5
6
Государево дело
«В семь тысяч сто двадцать седьмое лето Господне [1619 год от Р. X. — Здесь и далее примеч. авт.] ходил великий государь, царь и великий князь Иван Федорович в поход на нечестивых датчан, Христа забывших и по диавольскому наущению творивших разбой, непотребство и всякое разорение чинивших православным.
С Божьей помощью войско христолюбивого государя супостата одолело и воеводство датское на острове Эзель, именуемом также Саарема, разорило и разграбило. А великий государь брату своему королю Кристиану написал, что если тот хочет жить с ним в братской любви и полном согласии, то пусть не ходит больше войной на Русское царство, и тогда-де будет меж нами мир.
А коли он этого кроткого увещевания не послушает и в богомерзкой гордыне опять с войной пойдет, то пусть на себя одного пеняет, а хулы небесам возносить не смеет, ибо доселе оружие наше было счастливо, а если с нами Бог, то кто же на ны?»
— Что, так и написали? — хмыкнул я, дослушав чтение Клима Рюмина.
— Слово в слово, — подтвердил думный дьяк.
— Н-да, изящный стиль, что тут скажешь!
Глава Посольского приказа [Приказ — орган управления в Русском государстве. С определенной натяжкой его можно сравнить с департаментом или министерством. Управляли ими на самом деле дьяки, а бояре или окольничие осуществляли от имени царя судебную власть.] в ответ только пожал плечами, дескать, не нами заведено, не нам и переиначивать. К тому же, по совести говоря, он прошедшим походом и сам доволен. Как-никак именно он в плену сидел, хоть и виноват в этом был покойный Карл Юхан Юленшерна, а вовсе не датский король, неосторожно предоставивший убежище шведскому изгнаннику. Убедившись, что возражений больше нет, Рюмин продолжил:
— Одолев супостата, великий государь возвратился в Москву, привезя с собой царицу Катерину, царевича Дмитрия Ивановича и царевну Евгению, коих король датский по дьявольскому наущению через море не пропускал, отчего государь наш в превеликой печали был, лишь на единого Господа уповая.
То, что мне читает думный дьяк, — не что иное, как «Куранты» — первая русская газета. Ну, до настоящего средства массовой информации этому куцему листку с отпечатанным на нем текстом еще далеко, но, как говорится, лиха беда — начало! А вот кто я такой… Когда-то давно звали меня Иван Никитин и был я самым обычным человеком, пока не умер… Странно звучит, правда?
В общем, легенда о переселении душ оказалась не такой уж и выдумкой, и моя душа, или, если угодно, сознание очутилось в теле захудалого немецкого принца, которого совсем некстати собирались предать суду за злостную приверженность ереси и без излишних сантиментов сжечь, чтобы другим было неповадно.
Я, разумеется, бежал, скрывался, странствовал, и кончилось все тем, что меня с отрядом таких же отчаянных парней занесло на раздираемую Смутой Русь. Ну а там именно меня и выбрали на Соборе 1613 года царем, а вовсе не Мишу Романова, как в том варианте истории, который я, хоть и не очень хорошо, знал.
«Очень приятно, царь!»
— Отец, какой необычный в этом дворце тронный зал! — подбежал ко мне сын.
Да, сын. В промежутках между битвами, походами и кутежами я ухитрился жениться и завести двоих детей, это я сейчас только про законных. Есть еще и другие, грешен. Зовут его Карл Густав. Женушка постаралась. Вообще-то она самая настоящая принцесса и дочь короля. Пока я воевал на чужбине, она воспитывала детей, управляла моим княжеством — Мекленбургом. Иногда у меня складывалось впечатление, что Катарина Шведская (так ее зовут) прекрасно обходилась бы без меня и дальше, так что необходимость переезда в Москву ее не особо обрадовала. Ну да ничего, скоро у моего сынишки будет еще и русское имя. Дмитрий.
— А ты много видел тронных залов? — улыбнувшись, спрашиваю у своего наследника.
— В Стокгольме, в Берлине, в Гюстрове, в Шверине, — начинает перечислять он, деловито загибая пальцы. — Теперь вот в Москве.
Говорим мы, естественно, на немецком. Точнее мекленбургско-померанском диалекте, на котором разговаривают в нашем герцогстве. Русского языка новоявленный царевич, к сожалению, не знает. Катарина не озаботилась, а я далеко был. Но нельзя сказать, чтобы образованием юного принца совсем не занимались. Помимо немецкого он свободно говорит на шведском, несколько хуже на польском, достаточно хорошо понимает латынь и немного французский. А ведь ему всего семь лет!
А вот Марта дочку русскому языку научила… интересно, зачем? Марта — это камеристка моей матери, герцогини Брауншвейг-Вольфенбюттельской Клары Марии. А еще мать моей старшей дочери — Марии Агнессы. Правда, в ту пору, когда мы познакомились, она еще была простой горожанкой и не помышляла о том, что станет матерью принцессы. Да, я признал свою дочь, хотя это вряд ли понравилось моей супруге и ее шведской родне. Но это в прошлом. Марта вышла замуж и, по слухам, счастлива, а я лишь иногда вспоминаю ту озорную девчонку, вместе с которой мы пережили столько приключений.
— Я смотрю, ты много повидал, мой мальчик?
— Да, отец. И я ни разу не видел, чтобы стены в тронном зале были такими закопченными!
Я в ответ только хмыкаю. Буквально только что по схожему поводу я имел разговор с женой, и, надо сказать, он был не из приятных. Помещения в женской половине дворца будущей царице не понравились категорически. Тесные, с низкими потолками, плохо освещенные через маленькие оконца. И это только краткий список претензий, который выкатила мне шведская принцесса. Причем, будучи дамой многоопытной, она с легкостью все обставила так, что я чувствовал себя кругом виноватым, а она была невинной жертвой, которую обманом заманили в убогую хижину, где ей с детьми негде преклонить голову.
Надо сказать, к таким наездам я совершенно не привык. Женщины, время от времени появлявшиеся в моей жизни, пока я странствовал, ничего подобного себе не позволяли. Приближенные также если имеют ко мне претензии, то выставляют их крайне завуалированно, начиная свою речь с пространных цитат из Священного Писания, а также отсылок к мудрости древних. Дескать, мы от Святого Владимира эдаких непотребств не видывали и дальше не надобно, хотя на все, царь-батюшка, твоя воля!
— Это от Смуты память осталась, ваше высочество, — приходит мне на помощь Рюмин. — Не единожды весь Кремль горел, будто свечка.
— Но ведь это было семь лет назад, — проявляет осведомленность мой наследник. — Неужели нельзя было все исправить?
Если раньше и были какие-то сомнения, с чьего голоса поет эта маленькая птичка, то теперь они отпали окончательно. Конечно, разлюбезная моя Катарина Карловна времени зря не теряла и все, что считала необходимым, в голову нашему сыну внедрила. Но тут мы еще посмотрим, кто кого!
— Карл Густав, ты видел моих солдат?
— Да, отец.
— У меня был выбор: восстанавливать дворец или армию. Я выбрал армию и отвоевал с ней назад Смоленск, вернул Новгород и отбил новое вторжение Владислава Ваза. А если бы я начал с ремонта этих покоев, в них бы сейчас пировал наш родственник и смеялся над моим глупым решением. А что скажешь ты?
— Конечно, войско важнее! — горячо отвечал сын, как и всякий мальчишка, предпочитавший игру в солдатиков куклам.
— Завтра я покажу тебе Оружейную палату, в которой мастера делают доспехи и вооружение. Потом мы пойдем в литейный двор, посмотрим, как льют пушки. Зайдем в казначейство, и ты увидишь, как чеканят монеты. И тогда ты скажешь мне, что важнее для государства.
— Я понял вас, отец.
— И запомни еще одну вещь, малыш. Она пригодится тебе, когда ты сам станешь править. Сколько бы у тебя ни было ресурсов, на все их не хватит! И государево дело, сиречь искусство управлять, в том и заключается, что нужно уметь отличать главное от второстепенного.
— Я запомню ваши слова, отец!
— А теперь беги к матери.
Мальчик послушно кивнул и отправился на женскую половину дворца. Пока его место там. Скоро по моему приказу соберутся его сверстники со всех краев нашего царства и станут ему товарищами в играх, учебе, а потом и в жизни. Большинство, конечно, будет из самых знатных и влиятельных московских родов, но не только.
— Смышленый, — немного подобострастно похвалил моего сына Клим.
— Весь в мать! — криво усмехнулся я, разом отбив у дипломата желание льстить.
— Крестить-то когда царевича станем? — уже обычным тоном спросил Рюмин, с полуслова понявший намек.
— А вот как Филарет патриархом станет, так первым делом и окрестим. Пусть пока хоть немного язык наш выучит да основы веры греческой.
— Имя вот только… — помялся глава Посольского приказа.
— А как еще предлагаешь наречь царевича, если он в день поминовения Дмитрия Солунского [8 ноября.] родился? Понятно, что самозваного Дмитрия Ивановича еще многие помнят, но куда деваться?
— Оно так, — не стал спорить тот.
А герцогиня Мекленбургская в это время знакомилась со своими будущими придворными дамами. То есть с женами и дочерями членов Боярской думы. Нет, у нее конечно же была подобающая ее высокому положению свита из шведских и мекленбургских дворянок, но теперь ей полагалось иметь еще и русских приближенных. Все-таки русской государыне обходиться одними немцами было не комильфо. Царицей она, правда, еще не была. По крайней мере формально. Для этого дочери шведского короля нужно было принять православие, а вот этого ей не очень-то и хотелось.
Стоящие рядком боярыни и со своими дочерями во все глаза пялились на заморскую чуду-юду. Именно так они успели уже окрестить про себя свою новую повелительницу. Что же, Катарине Шведской было уже тридцать семь лет, и пора ее юности и свежести давно миновала. Но, как ни крути, она была королевской дочерью и сестрой!
Дело было еще и в том, что по русским меркам одета была государыня совершенно неподобающе. Нет, ее тяжелое бархатное платье, обильно украшенное золотым шитьем, было более чем роскошно. Но вот беда, его корсаж плотно обтягивал фигуру, выгодно подчеркивая стройность стана герцогини, на фоне бесформенных летников, ферязей и душегрей толпящихся перед ней русских женщин. А прическа? Тщательно уложенные волосы были прикрыты лишь золотой сеткой и тончайшей кружевной вуалью, отчего всякий встречный-поперечный мог их видеть. Для замужней бабы, по мнению ее новых подданных, это было совершенно недопустимо!
Сами они были в платках, поверх которых надеты кики, надежно скрывающие волосы от нескромных взоров. Только у девиц выпущены наружу косы, толщина которых могла поразить человека, незнакомого с уловками некоторых представительниц прекрасного пола, заплетавших в это природное украшение конский волос.
Следовавшие за Катариной придворные были одеты в той же манере, что и их повелительница, хотя и скромнее, но то ведь немки! С них какой спрос? А тут царица, понимать надо!
— Регина Аделаида, — обратилась герцогиня к своей первой даме — баронессе фон Гершов, — вас не затруднит быть моей переводчицей? Нужно ведь как-то познакомиться с этими дамами.
Ответом ей было лишь неловкое, но от этого не менее красноречивое молчание. Дело в том, что жена царского приближенного, урожденная графиня фон Буксгевден, за несколько лет жизни в Москве так и не удосужилась выучить русский язык. Жена Кароля все время проводила в Кукуе, обитатели которого были сплошь иностранцами, а немногочисленные русские гости, как правило, знали немецкий или шведский. Тех же, кто не разумел ее речь, фрау фон Гершов не удостаивала общением.
— Досадно, — поморщилась Катарина, отметив про себя, что ее первая дама вовсе не так умна, как ей казалось ранее. — Но как же нам разговаривать?
Недоуменные взгляды новых подданных красноречиво свидетельствовали, что никто из них немецкую речь не понимает. То же самое было со шведским и латынью. Государыня даже хотела сдаться и послать кого-нибудь за толмачами к мужу, но тут ее внимательный взгляд упал на двух девушек, державшихся в сторонке от основной массы боярынь. Старшей из них не было на вид еще и двадцати, но она уже вступила в пору своего расцвета. Точеные черты лица, сияющие глаза, четко очерченные губы и природный румянец вместе создавали такую необъяснимую прелесть, что будущая царица не могла не почувствовать укол женской зависти.
Ее спутница была еще совсем девочкой, лет, наверное, не более тринадцати, однако и в этом весьма юном возрасте чрезвычайно милой. Чувствовалось, что через год или два, когда она станет входить в возраст, ее красота лишит покоя не одного благонравного юношу, но уже и сейчас ею хотелось любоваться.
В отличие от прочих женщин, явно злоупотреблявших косметикой, лица их были чисты, румянец естествен, а губы алые от природы. Наряды этих боярышень также отличались скромностью декора, хотя при внимательном взгляде было видно, что сшиты они очень искусно и из дорогой ткани.
Но самое главное, что привлекло внимание герцогини — насмешливая улыбка младшей девушки, которую та и не подумала скрывать. Похоже, она догадалась о причине заминки и откровенно забавлялась ею.
— Вы меня понимаете? — резко спросила Катарина.
— Да, ваше величество, — на хорошем немецком отвечала девочка, сделав при этом самый настоящий книксен.
— Почему же вы до сих пор молчали?
— Благовоспитанной девице в моем возрасте не следует отвечать взрослым, пока ее не спрашивают! — с самым серьезным видом отвечала та.
— Это похвально, — ничуть не смутилась шведская принцесса. — Как ваше имя, дитя мое?
— Мария Пушкарева, ваше величество!
— Мне знакома ваша фамилия. Вы дочь одного из бояр моего царственного супруга?
— Нет, государыня. Мой отец командует Стремянным полком.
— Ах да, Анисим Пушкарев. Я помню вашего родителя.
— Он будет счастлив узнать об этом! — еще раз сделала книксен девочка.
— А ведь вы тоже понимаете меня, не так ли? — повернулась герцогиня к ее спутнице.
— Да, ваше величество, — с достоинством отвечала она.
— Но ответить сразу вам тоже помешала благовоспитанность?
— Именно так. По нашим обычаям первенство принадлежит представителям самых знатных родов. Я же всего лишь…
— Дайте угадаю, — перебила ее Катарина, — вас зовут Алена и вы сестра окольничего Вельяминова?
— Да, ваше величество!
Ответ девушки прозвучал хлестко, как выстрел. Но шведскую принцессу было нелегко смутить. Еще раз внимательно окинув взглядом ту, которую многие небезосновательно полагали любовницей ее мужа, она, как ни в чем не бывало, попросила соперницу:
— Вас не затруднит представить мне остальных дам?
— Отчего же. Для меня честь служить вам! — невозмутимо ответила Алена и, подойдя к будущей царице, начала называть стоящих перед ней боярынь, иногда добавляя краткую характеристику: — Княгиня Домника Мстиславская, урожденная Темкина-Ростовская. Третья супруга главы Семибоярщины князя Федора Ивановича — одного из знатнейших людей нашего царства.
Княгиня, довольно молодая еще женщина, низко поклонилась государыне, на что та ответила милостивым кивком.
— Рядом с ней, — продолжила Вельяминова, — княгиня Мария Воротынская — сестра Марии Шуйской — вдовы царя Василия. Ее муж — Иван Михайлович, был горячим противником поляков и лишь совсем недавно вернулся из плена.
— А где ее сестра?
— В монастыре, ваше величество. Далее, родная сестра митрополита Филарета — Анастасия Никитична, в замужестве княгиня Лыкова-Оболенская. Ее муж считается главой оппозиции и в последнее время важных постов не занимает.
— В Москве тоже есть оппозиция? — хмыкнула Катарина.
— Ишь, змеюка бесстыжая! — раздраженно прошипела боярыня вслед взявшейся толмачить Алене. — Мало того что к государю в постелю влезла, так еще и царице подольстилась! И как тебя только земля носит…
Лицо Вельяминовой на мгновение окаменело, но она тут же справилась с волнением и ответила:
— Иногда встречается, ваше величество.
— Буду знать. А кто эти дамы?
— Это тоже родственницы Филарета. Ульяна Федоровна — супруга его брата Ивана Никитича.
— Канцлера?
— Да, его чин при дворе можно назвать и так. Рядом с ней жена Михаила Романова — Мария и Ефимия Михальская.
— Супруга царского телохранителя?
— Именно так.
— Герр Корнилий тоже родственник Романовым?
— Он — нет, а вот она — троюродная сестра матери Михаила, инокини Марфы.
— Она тоже здесь?
— Нет, что вы, она в Новодевичьем монастыре. Кстати, как и упомянутая мной вдова Василия Шуйского.
— Я слышала, что вдов часто насильно заставляют принять постриг?
— Скажем так, их мнения на этот счет никто не спрашивает.
— Ужасная практика!
— Таковы обычаи в нашей стране.
— Понимаю. Однако я не намерена мириться с подобным произволом. Впрочем, это дело будущего, а сейчас давайте продолжим.
— Как вам будет угодно.
Принц Карл Густав вышел на Красные сени, где его уже поджидал Петер. Формально этот мальчишка был слугой наследника, но на самом деле они были самыми близкими друзьями еще с тех времен, когда устраивали проказы в Шверине, где отец Петера служил конюхом.
— Ну что, осмотрелся? — весело спросил его принц. — Как тебе нравится здесь?
— Сказать по правде, ваше высочество, в Мекленбурге лучше. Тут даже псарни хорошей нет.
— Разве?
— Точно вам говорю, мой принц.
— Тоска.
— И не говорите. Но у меня есть одна идея.
— Не знаю, — задумался Карл-Густав. — Отец велел мне идти к матери.
— Госпоже герцогине сейчас не до нас. Она знакомится с женами придворных. Вы бы видели, мой принц, на кого похожи эти клуши!
— Успею еще насмотреться.
— Так и я вам об этом. Давайте лучше как следует осмотрим эту крепость.
— Кремль.
— Что?
— По-русски эта крепость называется «кремль».
— Пусть будет, — пожал плечами Петер. — Ну так что?
— Пошли!
Мальчишки весело двинулись исполнять свое намерение, но вскоре попались на глаза охраняющим кремль стрельцам. Один из них — чернобородый мужик с большим блестящим топором в руках — преградил им дорогу и строго спросил:
— Куда путь держите?
Хотя принц и его спутник и не успели еще достаточно изучить русский язык, но догадаться о смысле вопроса было нетрудно. Поэтому Карл Густав попытался придать своему голосу как можно более достоинства и представился:
— Я принц Русский и Мекленбургский, а также герцог Вестгетландский!
— Чего? — недоуменно переспросил часовой, ни слова не понявший из этой тарабарщины, и обернулся к своему товарищу.
— Не видишь, царевич от мамок сбег, — снисходительно пояснил ему тот. — Сказывали наши, что страсть какой шкодный мальчишка, пошли ему Господь здоровья!
— Я-я, тсаревич! — поспешил подтвердить его слова Петер, услышавший одно из двух русских слов, которое он твердо запомнил. Второе звучало так же, как немецкое слово «кровь» [Blut — кровь (нем.).].
— Что у вас тут приключилось, Семен? — спросил подошедший десятник.
— Да вот, немчура царевича проворонила, а мы нашли.
— А с ним кто?
— Небось слуга.
— Вот не было печали!
— Да ладно тебе. Это не наш грех, а воспитателей его. Отведем к государю, а он нас пожалует.
— Как же, — недоверчиво усмехнулся начальный человек. — Жалует царь, да не жалует псарь! Дядькой у него господин Фангрешев, а вы сами небось ведаете, что он с нашим полковым головой дружбу водит.
— Это верно, — помрачнел стрелец, — Пушкарев, если без него дело сделать, на каверзы не поскупится. Как пить дать, сгноит в караулах.
— И что же делать? — растерянно спросил Семен.
— Что тут сделаешь, дуй к голове да обскажи все по порядку. Так, мол, и так, нашли царевича без присмотра.
— Ага, — угодливо кивнул чернобородый и с неожиданной прытью бросился выполнять распоряжение.
— Но я наследник престола! — топнул ногой Карл Густав, понявший, что их не собираются пропускать.
— Пойдемте отсюда, ваше высочество, — потянул его за рукав Петер, почуявший, что дело может кончиться поркой. По крайней мере для него.
— Нет, — заупрямился принц. — Я требую уважения к себе!
— Не извольте гневаться, царевич, — встал на их пути десятник, загораживая отход. — Места у нас тут хоть и спокойные, а одним гулять не след. Мало ли что лихим людишкам в голову прийти может…
Договорить он не успел, поскольку Карл Густав с Петером, не сговариваясь, кинулись наутек и непременно скрылись бы, если бы на их пути не оказался фон Гершов в сопровождении свиты.
— Куда это вы так спешите, мой принц? — поинтересовался барон.
— Мы хотели осмотреть здешние места, — замялся наследник престола. — Но нам помешали…
— И правильно сделали. Это может быть опасным для таких маленьких мальчиков, как вы. Не говоря уж о том, что вас обоих ждут занятия. Кстати, кто был автором этой чудной идеи?
— Я, господин барон, — обреченно вздохнул Петер.
— И почему я не удивлен?
— Но, ваша милость…
— Я вам позже сообщу о вашей участи, молодой человек. А теперь оба живо на занятия, а то мне стыдно перед государем за скромность ваших успехов в изучении русского языка!
— Ой, а что это у нас тут приключилось? — раздался вкрадчивый голос Пушкарева.
Появившийся, как всегда, вовремя стрелецкий голова смотрел на померанца с нескрываемым ехидством.
— Смотри, Анисим Саввич, — торопливо принялся шептать из-за его спины Семен. — Царевич без пригляду остался, как есть заплутал, а далеко ли до беды?
— Все в порядке, господин стрелецкий голова, — бесстрастно отвечал фон Гершов. — Но я благодарен вашим людям за их помощь.
— Да не за что, — еще шире улыбнулся Пушкарев. — Служить его царскому величеству и государю-наследнику мы завсегда рады!
Одним из новшеств, введенных сразу после приезда Катарины, стали наши совместные трапезы. Если прежде, находясь в Кремле, я, согласно обычаям, волей-неволей водил хлеб-соль со всей Боярской думой и члены этого почтенного органа рассаживались по старшинству, иной раз отчаянно между собой местничая, кравчий разливал по кубкам вино, стольники разносили блюда, после чего следовали обязательные здравицы и простое, в сущности, мероприятие превращалось в целый пир и могло длиться часами, то теперь же мы по крайней мере ужинали только вдвоем с минимальным количеством прислуги вокруг.
— Как прошел ваш день, сударыня? — поинтересовался я, засовывая салфетку за воротник.
— Чудесно, мой друг. Я познакомилась с женами и дочерями ваших бояр.
— И что вы можете сказать о них?
— Я ожидала худшего. В Стокгольме мне говорили, будто московиты держат своих женщин взаперти и те не умеют и пары слов связать.
— Это недалеко от истины.
— Мне так не показалось. По крайней мере некоторые из этих дам были весьма красноречивы.
— Вот как?
Пока мы говорили, стольники уставили весь стол блюдами с разнообразными закусками, так что места на нем решительно не оставалось.
— Скажите, Иоганн, а что, русские всегда так плотно едят?
— Нет, что вы, дорогая моя. Просто сегодня нет никакого поста. Обычно все бывает намного скромнее. Кстати, это только первая подача. Так сказать, перекус перед основными кушаньями, которые подадут при перемене блюд.
— Невероятно! И часто ли бывают эти скоромные дни?
— На самом деле редко. Постных дней в Восточной церкви много. Правда, не все они одинаково строги. Кстати, разве Филарет не рассказывал вам об этом?
— Рассказывал. Однако я не придала этим словам слишком уж большого значения. Ведь, насколько я помню, пока мы следовали в Москву, питание наше было хоть и однообразным, но обильным. Разве не так?
— Все так. Просто воюющим и путникам дозволяется скоромная пища и во время постов. Кстати, попробуйте вот эти пирожки. Очень вкусно, не правда ли?
— Как вам не стыдно, Иоганн, — возмутилась герцогиня, прожевав откушенный кусок. — Я теперь пропахну чесноком!
— Ну что вы, сударыня, это вовсе не чеснок. Это лесная черемша. Ее часто добавляют куда надо и куда не надо. А теперь обратите внимание на студень.
— Он тоже с этой вашей черемшой?
— Нет, моя госпожа. С хреном. Кстати, вы так и не рассказали о знакомстве с придворными дамами. Вы уже кого-нибудь выбрали для своей свиты?
— Пока я еще не определилась, но пара кандидатур у меня есть.
— Любопытно. И кто же эти счастливицы?
— Мария Пушкарева и Алена Вельяминова. Вы поперхнулись, мой друг? Это наверняка от обилия хрена, или как там вы назвали эту приправу!
— Возможно, — ответил я, прокашлявшись.
— Мне показалось, или вы не слишком довольны моим выбором?
— Нет, что вы. Правда, я немного удивлен, что они вообще присутствовали там.
— Разве Никита не один из ваших приближенных?
— Несомненно. Но вот Машки там точно не должно было быть.
— Отчего так?
— Анисим Пушкарев вовсе не знатен. Раньше он был простым стрельцом.
— Но я слышала, что вы оказываете его дочерям особое покровительство и даже дали старшей приданое.
— Верно.
— И чем же вызвана такая милость?
— Их отец оказал мне в свое время немало услуг и продолжает верно служить теперь. А почему вас это интересует?
— Просто так. Эта страна совершенно неизвестна мне, и я хотела бы узнать ее получше, чтобы не допускать ошибок.
— Весьма похвальное желание.
— Но некоторые вещи я, безусловно, хотела бы изменить немедленно.
— И какие же?
— Для начала я бы желала, чтобы для нас готовили мои повара. Русская пища, насколько я успела ее понять, слишком тяжела для желудка.
— Скажите еще, что вам хотелось бы жареной телятины!
— Почему нет? Это всяко лучше, чем запеченный поросенок, которого нам несут.
— Упаси вас бог высказать подобные кулинарные пристрастия в присутствии наших подданных!
— А в чем дело?
— Дмитрию Самозванцу такой изыск стоил трона и головы.
— В самом деле?
— Скажем так, это было последней каплей.
— Но, вероятно, он провинился не только в этом?
— Вы правы, он не спал после обеда, женился на католичке и вдобавок не слишком охотно посещал церковные службы.
— Уж не сравниваете ли вы меня с Мариной Мнишек? — в голосе шведской принцессы зазвучал металл.
— Что вы, моя госпожа, как можно! Вы в отличие от нее королевского рода, а потому можете позволить себе много больше, чем эта ушлая шляхтянка. Но нужно помнить, что помимо сторонников у нашей династии есть еще масса противников, которые с радостью раздуют любой промах.
— Я понимаю вас, ваше величество, — поджала губы Катарина и тут же поспешила перевести разговор на другую тему: — А какова судьба царицы Марины?
— Строго говоря, она не царица, поскольку ее не короновали.
— И все же?
— В одном монастыре. А почему вас это интересует?
— Мне очень не нравится, что вдов заставляют принимать постриг.
— Мне тоже. Однако пани Марина — совсем особый случай. У нее была возможность вернуться в Польшу, после гибели Самозванца, однако она не постеснялась признать в первом же попавшемся ей на глаза проходимце своего безвременно ушедшего супруга. Участвовала во множестве интриг и вдобавок ко всему не постеснялась родить от покойника сына.
— Как это печально…
— Вы правы, поэтому я предлагаю обсудить что-нибудь более веселое. Например, поведение нашего сына.
— Он опять что-нибудь натворил? — встревожилась герцогиня.
— Ну не то чтобы прямо «натворил»… Просто они с этим мальчиком, как его… в общем, они попытались сбежать от своих воспитателей и почти преуспели, но, по счастью, попались на глаза стрельцам, а те вызвали фон Гершова.
— Несносный мальчишка!
— Полно вам, сударыня. Не такая уж это и большая проказа.
— Я сейчас вовсе не о принце. Этот маленький негодяй Петер постоянно втравливает нашего сына в какие-нибудь авантюры. Я уже не раз пожалела, что послушалась барона и разрешила взять его в услужение.
— Забавно.
— Не вижу ничего забавного!
— Ну хорошо-хорошо. Очень скоро у Карла Густава, то есть Дмитрия, появится настоящая свита из сверстников.
— Надеюсь, это будут представители достойных родов?
— О, можете на меня положиться в этом вопросе. Все они будут прямыми потомками Адама и Евы!
— Очень смешно!
— Не сердитесь.
— И не думала. Кстати, вы, кажется, сказали, что сейчас нет никакого поста?
— Именно так.
— Следовательно, я могу рассчитывать на ваш визит сегодня вечером? Вы опять подавились, государь?
— Гхм… Кажется, нет.
— Или у вас какие-нибудь срочные государственные дела?
Я пристально взглянул в глаза жены, и в памяти снова возникла та молодая женщина, на которой я женился восемь лет назад. Да, это был династический брак, особенно для меня. Да, покойный король Карл поспешил выдать перезрелую дочь за понравившегося ему принца-изгнанника, рассчитывая, что тот не будет играть никакой самостоятельной роли при его дворе. Да, она даже тогда была серьезно старше меня нынешнего… Сколько мы прожили вместе, пока уже новый король, теперь уже ее брат Густав Адольф отправил меня в очередной поход? Месяц, два… но видит бог, это было счастливое время!
— Сударыня, вам приходилось париться в русской бане?
— Что?! — смешалась Катарина. — Если вам угодно, я прикажу приготовить…
— Нет, мне угодно нечто совсем другое. Уверяю вас, Като, вам тоже понравится!
Только что проснувшийся Карл Густав с недоумением поглядел на стоящую перед кроватью лавку. Его прежний костюм исчез, а вместо него была разложена совершенно другая одежда. Вместо камзола и шелковой рубашки с красивым отложным воротником из голландских кружев, бархатных кюлот и чулок теперь лежали: косоворотка, белый расшитый золотыми галунами зипун, такие же порты и затканный серебром кушак. На полу стояли сапожки из мягкой кожи с загнутыми вверх носами, сменившие башмаки с большими медными пряжками.
— Что это? — удивленно спросил мальчик.
— Наверное, это ваши новые вещи, мой принц, — ответил спавший рядом Петер, продирая глаза. — Вы теперь русский царевич и должны выглядеть подобающе.
— А вот твою одежду не сменили, — отметил наследник престола, покосившись на соседнюю лавку.
— А мою-то зачем? — зевнул тот. — Я же не царевич. Вам помочь одеться?
— Наверное, — нерешительно отозвался Карл Густав. — Я не очень понимаю, что со всем этим делать.
Что ему придется сменить немецкий наряд на русский, отец заявил еще в Новгороде. Но тогда они торопились, времени ждать пошива не было, подходящих тканей тоже, а матушка вообще восприняла эту идею без энтузиазма, и как-то так случилось, что весь путь до столицы он проделал одетым и обутым в свои прежние вещи, благо гардероб, прихваченный из Мекленбурга, был более чем достаточен.
Так что на всех торжественных встречах в больших и малых городах по пути, молебнах и тому подобных мероприятиях, принц был в немецкой одежде. Подданные, впрочем, восприняли подобный наряд с пониманием. Все-таки царевич прибыл из неметчины, и в чем же еще ему там было ходить?
Государь, правда, хмурился, но виду не подавал, а когда пришло время для торжественного въезда в Москву, усадил Карла Густава в седло впереди себя и так, вместе с ним, въехал в свою столицу. Ночами уже подмораживало, да и днем было не особо тепло, так что царь накрыл своего наследника своим же плащом, скрыв таким образом от любопытных взглядов. Так они и проделали этот путь до Кремля. И вот не прошло и двух дней, а перед ним лежала его новая одежда. Непонятно было только, где и как с него успели снять мерку, а также как это все надевать. Хотя с рубахой и портами они разобрались быстро, но вот сапоги…
— Где же чулки? — озабоченно спросил принц. — Не надевать же их на босу ногу?
— Похоже, вам надо навертеть на ноги эти штуки, — пожал плечами Петер, показывая на два куска плотной, но мягкой ткани. — Я видел, как русские так делали.
— Ты думаешь?..
Тут дверь осторожно отворилась, и в горницу робко заглянул вихрастый парень. Увидев, что его подопечный уже не спит, спальник [Спальник — придворный чин.], а этот молодой человек был именно им, с достоинством поклонился, и что-то быстро затораторил.
— Ты что-нибудь понимаешь?.. — шепнул Петеру Карл Густав.
— Нет, мой принц, но, похоже, он может нам помочь.
— Доброго вам утречка, государь-царевич, — тарахтел тем временем молодой придворный. — А меня Тишкой кличут. Я к вашей милости приставлен для услужения, значит. Не угодно ли вашей милости сказать, с чем помочь?
— Вот, — жестом показал на свои затруднения мальчик.
— Чего? — переспросил сперва парень, но тут же сообразил. — Портянки намотать не получилось? Эх и темные же вы там, в неметчине! Ну да ничего, это горе поправимое. Смотрите.
С этими словами он споро стащил с себя один сапог, размотал портянку и тут же показал, как надо обуваться, и даже притопнул ногой, мол, видите, как удобно! Затем разложил один из кусков ткани на полу, не забыв похвалить его:
— Гляньте, какая красота, ну чистый аксамит [Аксамит — сорт шелка. В широком смысле — любая дорогая ткань.]! Царевич, ты ножку-то ставь… не, не так, вот как надобно.
В общем, через минуту Карл Густав был обут, одет, замотан кушаком, и только голова оставалась непокрытой.
— Ваше высочество теперь настоящий русский, — хмыкнул Петер, ревниво косясь на спальника.
— Пожалуйте за мной, — поклонился тот царевичу, и мальчики двинулись следом.
Спальник привел их в большую горницу, или малый зал, где за накрытым столом сидели несколько человек, в одном из которых принц тут же узнал отца. Рядом с ним сидели: его воспитатель барон фон Гершов, царский телохранитель Корнилий Михальский и еще какой-то священник с совершенно седой бородой и изможденным лицом.
— Выспался? — улыбнулся я сыну.
— Да, отец.
— Ты голоден?
— Нет пока.
— А ты? — обернулся я к его приятелю.
— Я бы съел чего-нибудь, мой кайзер, — бойко отвечал тот, — но только чтобы не обидеть отказом ваше величество.
— Наш человек! — засмеялся я и велел Тихону: — Ну-ка принеси нам поесть, а то с утра маковой росинки во рту не было!
Парень тут же сорвался с места, только пятки засверкали, точнее, каблуки, а я продолжил, показывая на священника:
— Это отец Мелентий, мой духовник. Он будет наставлять тебя в истинной вере.
— Хорошо, отец.
— Эх, не по моим плечам ношу взваливаешь на меня, православный царь, — глухо отозвался иеромонах. — К тому же я слышал, его наставником в дороге был митрополит Филарет. Где мне с тем тягаться? Отпустил бы ты меня на покой, а…
— В дороге кто только его наставником не был, а парень до сих пор ни бельмеса не знает. Ни языка, ни молитв. Да и не слыхал я, чтобы Федор Никитич в прежние времена изрядным богословом был. Вот Мишу его хоть сейчас диаконом поставить можно…
— Не богохульствуй!
— И в мыслях не было. Только, я чаю, у митрополита сейчас и иных забот немало, где уж ему все поспеть. А ты муж ученый, латынь и немецкий ведаешь. Кого же, как не тебя? Нет, я, конечно, могу Игнатия из академии позвать…
— Как повелишь, государь, — тут же пошел на попятный Мелентий, давно смотревший косо в сторону бывшего иезуита.
— Вот и славно…
— А уж коли ты мне доверил сына своего к свету православия привести, ответствуй: отчего он сегодня на заутрене не был? Ты, к слову, тоже!
— Так это, батюшка… он же еще не нашей веры…
— И с таким родителем не скоро к ней придет! — едко усмехнулся иеромонах.
Тут, на наше счастье, появились слуги с подносами и стали уставлять стол для завтрака.
— Благослови нашу трапезу, отче! — попросил я.
— Отче наш, иже еси на небеси… — начал священник звучным, хорошо поставленным голосом.
После нее последовала «Слава и ныне», а только потом собственно молитва перед пищей «Христе Боже, благослови ястие и питие рабом Твоим». Мой духовник, как всегда, действовал строго по канону, ни на йоту не отступая от него. Если бы дело происходило после вечерни, то началось бы все с «Очи всех на Тя, Господи, уповают». Сам не пойму, когда я успел все это выучить и запомнить… ведь из походов вроде бы не вылезаю?
— Мне кажется, отец Мелентий — очень строгий наставник? — с тревогой спросил меня Карл Густав, когда мы вышли.
— У него была непростая жизнь и очень долгий путь к Богу, — согласился я. — Но он человек надежный и верный. Ему можно доверять. Ты понимаешь меня?
— Да, а чем мы сейчас займемся?
— Как я и обещал, поедем в Оружейную палату и в другие места. Ты не против?
— Нет. Только я хотел бы показать матушке и сестре свой новый костюм.
— Еще успеешь, а сейчас пора ехать. Кстати, где твоя шапка?
— Не знаю. Я нашел только это.
— Не изволь гневаться, царь-батюшка, — как черт из табакерки выскочил Тишка. — Вот, пожалуйста, все готово.
В руках у спальника были подбитый собольим мехом зимний кафтанчик и шапка, отороченная горностаем.
— Ну-ну, — хмыкнул я и, как только облачение закончилось, велел выходить.
— Это что, снег? — взвизгнул мальчишка, увидев, что за ночь земля покрылась белым покрывалом. — Петер, смотри — снег!
— И впрямь, — изумился тот и, не удержавшись, тут же слепил снежок.
Потом, видимо, сообразив, что при царе играть в снежки неприлично, спрятал его за спиной. Тем временем нам подали сани, запряженные тройкой. Мы с сыном и его приятелем сели в них, Михальский с фон Гершовым вскочили в седла, и кавалькада тронулась. Впереди и сзади нас скакал эскорт из людей Корнилия и Лелика.
— Надеюсь, это будут представители достойных родов?
— О, можете на меня положиться в этом вопросе. Все они будут прямыми потомками Адама и Евы!
— Очень смешно!
— Не сердитесь.
— И не думала. Кстати, вы, кажется, сказали, что сейчас нет никакого поста?
— Именно так.
— Следовательно, я могу рассчитывать на ваш визит сегодня вечером? Вы опять подавились, государь?
— Гхм… Кажется, нет.
— Или у вас какие-нибудь срочные государственные дела?
Я пристально взглянул в глаза жены, и в памяти снова возникла та молодая женщина, на которой я женился восемь лет назад. Да, это был династический брак, особенно для меня. Да, покойный король Карл поспешил выдать перезрелую дочь за понравившегося ему принца-изгнанника, рассчитывая, что тот не будет играть никакой самостоятельной роли при его дворе. Да, она даже тогда была серьезно старше меня нынешнего… Сколько мы прожили вместе, пока уже новый король, теперь уже ее брат Густав Адольф отправил меня в очередной поход? Месяц, два… но видит бог, это было счастливое время!
— Сударыня, вам приходилось париться в русской бане?
— Что?! — смешалась Катарина. — Если вам угодно, я прикажу приготовить…
— Нет, мне угодно нечто совсем другое. Уверяю вас, Като, вам тоже понравится!
Только что проснувшийся Карл Густав с недоумением поглядел на стоящую перед кроватью лавку. Его прежний костюм исчез, а вместо него была разложена совершенно другая одежда. Вместо камзола и шелковой рубашки с красивым отложным воротником из голландских кружев, бархатных кюлот и чулок теперь лежали: косоворотка, белый расшитый золотыми галунами зипун, такие же порты и затканный серебром кушак. На полу стояли сапожки из мягкой кожи с загнутыми вверх носами, сменившие башмаки с большими медными пряжками.
— Что это? — удивленно спросил мальчик.
— Наверное, это ваши новые вещи, мой принц, — ответил спавший рядом Петер, продирая глаза. — Вы теперь русский царевич и должны выглядеть подобающе.
— А вот твою одежду не сменили, — отметил наследник престола, покосившись на соседнюю лавку.
— А мою-то зачем? — зевнул тот. — Я же не царевич. Вам помочь одеться?
— Наверное, — нерешительно отозвался Карл Густав. — Я не очень понимаю, что со всем этим делать.
Что ему придется сменить немецкий наряд на русский, отец заявил еще в Новгороде. Но тогда они торопились, времени ждать пошива не было, подходящих тканей тоже, а матушка вообще восприняла эту идею без энтузиазма, и как-то так случилось, что весь путь до столицы он проделал одетым и обутым в свои прежние вещи, благо гардероб, прихваченный из Мекленбурга, был более чем достаточен.
Так что на всех торжественных встречах в больших и малых городах по пути, молебнах и тому подобных мероприятиях, принц был в немецкой одежде. Подданные, впрочем, восприняли подобный наряд с пониманием. Все-таки царевич прибыл из неметчины, и в чем же еще ему там было ходить?
Государь, правда, хмурился, но виду не подавал, а когда пришло время для торжественного въезда в Москву, усадил Карла Густава в седло впереди себя и так, вместе с ним, въехал в свою столицу. Ночами уже подмораживало, да и днем было не особо тепло, так что царь накрыл своего наследника своим же плащом, скрыв таким образом от любопытных взглядов. Так они и проделали этот путь до Кремля. И вот не прошло и двух дней, а перед ним лежала его новая одежда. Непонятно было только, где и как с него успели снять мерку, а также как это все надевать. Хотя с рубахой и портами они разобрались быстро, но вот сапоги…
— Где же чулки? — озабоченно спросил принц. — Не надевать же их на босу ногу?
— Похоже, вам надо навертеть на ноги эти штуки, — пожал плечами Петер, показывая на два куска плотной, но мягкой ткани. — Я видел, как русские так делали.
— Ты думаешь?..
Тут дверь осторожно отворилась, и в горницу робко заглянул вихрастый парень. Увидев, что его подопечный уже не спит, спальник [Спальник — придворный чин.], а этот молодой человек был именно им, с достоинством поклонился, и что-то быстро затораторил.
— Ты что-нибудь понимаешь?.. — шепнул Петеру Карл Густав.
— Нет, мой принц, но, похоже, он может нам помочь.
— Доброго вам утречка, государь-царевич, — тарахтел тем временем молодой придворный. — А меня Тишкой кличут. Я к вашей милости приставлен для услужения, значит. Не угодно ли вашей милости сказать, с чем помочь?
— Вот, — жестом показал на свои затруднения мальчик.
— Чего? — переспросил сперва парень, но тут же сообразил. — Портянки намотать не получилось? Эх и темные же вы там, в неметчине! Ну да ничего, это горе поправимое. Смотрите.
С этими словами он споро стащил с себя один сапог, размотал портянку и тут же показал, как надо обуваться, и даже притопнул ногой, мол, видите, как удобно! Затем разложил один из кусков ткани на полу, не забыв похвалить его:
— Гляньте, какая красота, ну чистый аксамит [Аксамит — сорт шелка. В широком смысле — любая дорогая ткань.]! Царевич, ты ножку-то ставь… не, не так, вот как надобно.
В общем, через минуту Карл Густав был обут, одет, замотан кушаком, и только голова оставалась непокрытой.
— Ваше высочество теперь настоящий русский, — хмыкнул Петер, ревниво косясь на спальника.
— Пожалуйте за мной, — поклонился тот царевичу, и мальчики двинулись следом.
Спальник привел их в большую горницу, или малый зал, где за накрытым столом сидели несколько человек, в одном из которых принц тут же узнал отца. Рядом с ним сидели: его воспитатель барон фон Гершов, царский телохранитель Корнилий Михальский и еще какой-то священник с совершенно седой бородой и изможденным лицом.
— Выспался? — улыбнулся я сыну.
— Да, отец.
— Ты голоден?
— Нет пока.
— А ты? — обернулся я к его приятелю.
— Я бы съел чего-нибудь, мой кайзер, — бойко отвечал тот, — но только чтобы не обидеть отказом ваше величество.
— Наш человек! — засмеялся я и велел Тихону: — Ну-ка принеси нам поесть, а то с утра маковой росинки во рту не было!
Парень тут же сорвался с места, только пятки засверкали, точнее, каблуки, а я продолжил, показывая на священника:
— Это отец Мелентий, мой духовник. Он будет наставлять тебя в истинной вере.
— Хорошо, отец.
— Эх, не по моим плечам ношу взваливаешь на меня, православный царь, — глухо отозвался иеромонах. — К тому же я слышал, его наставником в дороге был митрополит Филарет. Где мне с тем тягаться? Отпустил бы ты меня на покой, а…
— В дороге кто только его наставником не был, а парень до сих пор ни бельмеса не знает. Ни языка, ни молитв. Да и не слыхал я, чтобы Федор Никитич в прежние времена изрядным богословом был. Вот Мишу его хоть сейчас диаконом поставить можно…
— Не богохульствуй!
