19:10 Валерий Елманов. Последний шанс империи | |
Валерий ЕлмановПоследний шанс империикнига 1 Их было четверо. Четверо российских снайперов, двое мужчин и две женщины. В тот декабрьский день они пристреливали на учебном полигоне СВДшки. И всё шло планово до тех пор, пока на полигон не стал наползать странный туман. Из тумана они вышли уже совсем в другом времени…Декабрь 1917 года. Казалось бы, все главные события уже произошли и ничего нельзя поделать. Но на самом деле шанс изменить ход событий XX века в России еще остался, ибо у революции есть ахиллесова пята. Сложность лишь в том, чтобы правильно определить эту уязвимую точку. Но если получится, тогда всё может пойти совсем иначе… особенно если людям небезразлична судьба своей страны. СПб.: Крылов, 2021 г. (май) Серия: Историческая авантюра (шестое оформление) Тираж: 1200 экз. ISBN: 978-5-4226-0381-7 Страниц: 416 Автор: Елманов Валерий Иванович Последний шанс империи
Моей дорогой дочери Анастасии, родившейся спустя семьдесят лет в тот самый злополучный день гибели царской семьи, посвящается… …Одарив весьма обильно Нашу землю, царь небесный Быть богатою и сильной Повелел ей повсеместно. Но чтоб падали селенья, Чтобы нивы пустовали — Нам на то благословенье Царь небесный дал едва ли! А. К. ТОЛСТОЙ Глава 1 Дополнительное упражнение Тот декабрьский день начинался на специальном учебном полигоне, расположенном на окраине одного из подмосковных военных городков, как обычно, то есть со стрельб, проводимых согласно учебного плана. Несколько необычным выглядело лишь то, что на огневом рубеже находились одни женщины. Нет, военнослужащие женского пола тоже обязаны проводить тренировочные и проверочные стрельбы, но, как правило, они выезжают со всеми прапорщиками и офицерами мужского пола. А тут мужчин имелось всего двое — выдававший боеприпасы прапорщик Григорий Осипенко, здоровенный верзила лет сорока, и инструктор по стрельбе капитан Виталий Голицын, слегка прихрамывающий после ранения, всегда серьёзный и несловоохотливый. Но это обстоятельство — на огневом рубеже одни дамы — ещё куда ни шло. В конце концов, бывает всякое. К примеру, командир решил устроить для отстающих отдельное дополнительное занятие. Зато другое выглядело и вовсе из ряда вон — все, как одна, держали в руках не автоматы Калашникова, но снайперские винтовки, и то одна, то другая время от времени достаточно метко посылали пулю в мишени, расположенные примерно в полукилометре. Впрочем, из ряда вон, если не знать, что у всех них основная профессия как нельзя лучше соответствовала их оружию и рано или поздно — кому через месяц, а кому и раньше — предстояло отправляться далеко-далеко для… Нет, для чего, мы лучше промолчим — и без того понятно, что не семечки щёлкать. Работали дамы старательно, на совесть, но въедливый Голицын всё равно находил причины для ехидного комментария, коим он сопровождал чуть ли не каждый выстрел. Не задевал он лишь одну из них, Машу Иванову, лежащую с краю, хотя именно она — худенькая, светловолосая, с погонами старшего сержанта на бушлате, на вид лет двадцати — умудрилась за десять выстрелов ни разу не попасть в яблочко, а однажды и вовсе промахнуться, послав очередную пулю в молоко. Поначалу капитан ехидно прокомментировал два её первых попадания, семёрку и восьмёрку, посоветовав ей подсобраться. От третьего — двойка на двенадцать часов — он пришёл в такое возмущение, что встал со своего места и решительно направился к ней. Но, дойдя до девушки, нахмурился, озадаченно уставившись на неё. Язвительные слова, готовые сорваться с его языка, остались непроизнесёнными, ибо по щекам Ивановой текли слёзы. Ручьём. Но и снимать её с огневого рубежа он не решился. Во-первых, ни к чему прерывать тренировочный процесс, а во-вторых… Будь остальные стрелки мужиками, тогда всё в порядке, но эти успели бы обратить внимание на столь необычную ситуацию — никогда и никого Голицын не снимал в разгар стрельбы, терпеливо дожидаясь, пока не опустеет магазин последней снайперши. И ему подумалось, что и сама Маша от назойливо-любопытных взглядов всех прочих расстроится ещё больше. Словом, присев подле неё на корточки, он, вместо злых подколок, покопавшись во внутреннем кармане своей камуфляжной куртки, извлёк оттуда чистый носовой платок и сунул девушке, проворчав: — На, протри… оптику. Та вначале изумлённо уставилась на зануду-инструктора, перевела взгляд на протянутый платок и удивлённо шмыгнула носом. — И свои окуляры тоже, — негромко добавил Голицын, выразительно проведя пальцем по собственной щеке. Он мог себе это позволить, поскольку остальные четверо находились за его спиной и видеть жест старшего прапорщика не могли. Посопев и видя, что та по-прежнему не берёт платка, он бережно положил его на специальный резиновый ободок, защищающий оптический прицел от любой непогоды, и, неловко встав, побрёл обратно к своему месту. Спросить у неё, в чём дело, Голицын позволил себе после окончания стрельб, отпустив трёх девушек и оставив помимо Ивановой ещё одну, Бируту Ульманис, бой винтовки которой его не устраивал. Но последняя, воспользовавшись объявленным Голицыным перерывом, отлучилась кое-куда, а окошко в крохотной будке у Осипенко выглядывало на противоположную от них сторону. Словом, была возможность потолковать наедине с нерадивой подчинённой, позволившей себе распуститься. Вообще-то сегодняшнее занятие считалось внеплановым — требовалось проверить старенькие СВД-шки. Но если винтовке, что досталась Бируте, действительно требовалась дополнительная проверка, то с Машиной ещё предстояло разобраться, кто виноват — винтовка или снайперша. Кроме того, у него было железное правило: пока стрелок не покажет удовлетворительный результат, с полигона ни ногой. Человек должен покидать стрельбище с высоко вскинутой вверх головой, то бишь победителем. — В чём дело, старший сержант? — буркнул он, сердито глядя на Машу Иванову, на самом деле имевшую, как и остальные, совершенно другую фамилию, имя и отчество, которых не знал практически никто. Предполагалось, что такой режим секретности впоследствии отчасти сможет уберечь их от мести. Нет, не со стороны «обиженных» ими людей. У тех, как правило, уже не было физической возможности отомстить — Голицын учил на совесть — а вот со стороны их многочисленных родственников по дикарскому обычаю кровной мести — запросто. Однако Виталию, хотя и понимающему важность секретности, всё же претило называть своих подопечных фальшивыми именами, да и фамилиями. Лучше по званию, которое имеет шансы быть подлинным, хотя тоже не факт. — Молчишь? А знаешь, что я обязан доложить об этом по команде? — осведомился он. — Не надо, — тихо попросила Маша, шмыгнув курносым носом. — «Не надо!» — возмущенно фыркнул Голицын. — Надо, милая, надо! Тебе, помнится, скоро выезжать, а куда ты с такой стрельбой поедешь? Там ребятки шутить не любят. Ладно, если задание не выполнишь — полбеды, но ты ж и сама можешь не вернуться. Об этом подумай. Снайпер — он как сапёр: ошибается один раз. Хотя что я тебе говорю, словно ты там ни разу не была. Какая ходка будет — шестая или седьмая? — Седьмая, — выдавила она. — Ну вот, — развёл он руками. — Сама понимаешь, с такими вещами не шутят. — Просто… вспомнилось кое-что, — пояснила она и торопливо заверила. — Но теперь прошло — отстреляюсь как надо. — И никаких проблем? — недоверчиво уставился на неё Голицын. — Никаких, — твёрдо ответила она. — Бегу, — донеслось до них, и оба, не сговариваясь, повернулись в сторону спешащей Бируты. — Сегодня она тебя обогнала, — кивнул на неё Маше Голицын. — Ненамного, но всё же, а у неё бой и впрямь чего-то не того. Сказал с умыслом, желая подзадорить хоть этим, ибо давно подметил, что между двумя девушками существует нечто вроде соревнования. Впрочем, сама Маша относилась к этим состязаниям более спокойно, почти равнодушно, хотя и выигрывала гораздо чаще. Зато Бирута всякий раз злилась, узнав, что и на сей раз, несмотря на выбитые девяносто семь из ста возможных, она оказалась лишь вровень с Ивановой. Словом, шансов подхлестнуть Машу этим сообщением имелось немного, но вдруг поможет. — Я же говорю, всё прошло, — повторила Маша и спросила. — Если я сейчас у неё выиграю, вы поверите? Голицын неопределённо пожал плечами и вместо ответа, указав на стоящие возле него СВД-шки, распорядился: — Попробуем ещё разок. Получить патроны! Однако едва девушки сделали по одному выстрелу, со стороны мишеней раздался некий короткий, но пронзительный, аж в ушах зазвенело, щелчок. Или треск. Или… Словом, раздалось. И вслед за ним почти мгновенно, с интервалом в какие-нибудь несколько секунд, показалась туманная полоса. Полное впечатление, что она вынырнула из-под земли, хотя это, конечно же, было визуальным обманом — откуда взяться туману из-под земли? Необычность её состояла ещё и в том, что полоса была недлинной, где-то с полкилометра, и вдобавок имела чётко очерченные границы. Она не стояла на месте. Секунд пять — и все мишени уже плотно затянуло. Еще секунд пять — и стало ясно: не пройдёт и минуты, как туман доползёт до стрелков. — Экая хрень, — досадливо проворчал Виталий, удивлённо глядя на чётко очерченные, словно обрезанные гигантским ножом, полосы слева и справа, и на сердце стало отчего-то тревожно, словно от предвестия грядущей опасности, что удивляло вдвойне. Своим предчувствиям Голицын привык доверять — изрядно помогало, а подчас спасало жизнь. Трижды спасало, если уж быть совсем точным. Но появлялось оно у него, как правило, там, на югах, а тут… Ну откуда в мирном Подмосковье взяться опасности, притом нешуточной — по пустякам его сердечко звонки не подавало, предпочитая не размениваться на мелочи. Он огляделся по сторонам — тихо, спокойно, лучи зимнего солнца пляшут по сугробам, аж глаза слепит. Военный городок позади тоже помалкивал. Разве что туман, подползающий всё ближе и ближе…. Прикинув, как долго он продержится и не стоит ли вовсе отменить стрельбы, Голицын, придя к логичному выводу, что такая лабуда запросто может затянуться на долгие часы и нет смысла ждать у моря погоды, неохотно и оттого совсем не по уставу распорядился: — Девчата! Хорош разлёживаться. Подъём и давайте ко мне! Вскоре обе подошли к Голицыну и молчаливо уставились на него. Виталий хмуро поглядел на них и нехотя распорядился: — Значит, так: у нас не футбольный матч, состоящийся в любую погоду. К тому же при таком тумане, думаю, судья и его бы отложил, а нам сам бог велел, — и он невольно хмыкнул, услышав донесшуюся до него брань Осипенко. Если бы туман в точности исполнил рекомендации прапорщика, он не просто улетучился бы, но и мгновенно переместился далеко-далеко, в те края, куда периодически выезжали подопечные Голицына, а добравшись до тех мест, был обязан забраться в самые укромные места всех жителей мужского пола и остаться там на вечные времена. Одно было непонятно Виталию — к чему Осипенко приплёл электричество, о чём всю троицу проинформировал его испуганный вопль. Но спросить прапорщика Голицын не успел, поскольку в следующее мгновение сам увидел, к чему. Правда, на электрические разряды мелькающие в тумане искорки походили мало. Те всегда отдавали желтизной — эти же были ослепительно белыми, аж глазам больно. Да и характерного потрескивания тоже не слышалось. Словом, больше всего они походили на рой маленьких блестящих мошек, постепенно приближающихся к ним. — Ну, электричество или нет, а подстраховаться не мешает, — пробормотал Голицын и скомандовал стоящим перед ним девушкам: — Оружие на землю! Обе озадаченно посмотрели на своего инструктора. — Да быстрее вы! — рявкнул Виталий и, метнувшись к Бируте, стоящей к нему чуть ближе, чем Маша, рывком выхватил у неё снайперскую винтовку, которую — ну не мог он её откинуть как попало! — аккуратно положил на снег. Выпрямившись, он понял, что вторично проделать ту же операцию не успевает — туман и зловещие искорки в нём были совсем рядом, а Иванова так и не выпустила из рук оружия. Сердце в его груди уже не колотилось — бухало призывно и громко, словно норовило выскочить наружу. Такой набатный призыв Голицыну довелось ранее пережить всего дважды, причём в последний раз он чуть промедлил, за что и поплатился ранением в ногу. Чем придётся расплачиваться сейчас, Виталий понятия не имел, да и не собирался, предпочитая успеть. И тогда он сделал единственное, что мог: велев Бируте лечь, сам прыгнул на Машу, сбив её с ног и накрыв своим телом. Но та, и упав, всё равно не выпустила винтовку, а заставить её это сделать Виталий не успел. Он вообще ничего не успел, ибо в следующий миг после падения у него зашумело в ушах, а спустя ещё секунду он с удивлением обнаружил, что не в силах пошевелить хоть пальцем, не говоря о руке. Больше того, он неожиданно ощутил, что не может набрать в грудь воздуха. Совсем. Тот не шёл в горло, словно там образовалась пробка. «Всё-таки и впрямь электричество», — вяло подумал он. А дальше было беспамятство. Очнулся Виталий, лёжа на спине, и первое, что ощутил — тяжёлые капли, одна за другой увесисто шлепающиеся на лицо. «Совсем погода вразнос пошла, — подумалось ему. — Вначале туман с грозой, чего и летом не бывало, теперь дождик…». Он слизнул последнюю каплю, упавшую на его губы, и ощутил, что влага… солёная. Кислотный дождь? То-то у него всё лицо горит. Хотя если кислотный, то и на вкус должен быть кислый… наверное. — Да ты три ему щёки-то, три, — донёсся до него откуда-то издали голос Ивановой. — Я тру, — всхлипнул кто-то над его головой. Он осторожно открыл глаза и увидел над собой заплаканное лицо Бируты. Капли, стекающие по её щекам, и падали на лицо Голицына. «Так, с этим разобрались, — сообразил он. — Судя по голосу Ивановой, с нею тоже порядок». Он осторожно пошевелил пальцами руки и с удовлетворением обнаружил, что и тут нет никаких причин для волнения — всё функционировало нормально. Тогда… пора вставать. Он неспешно перевернулся, скатившись с мягких коленей Бируты, и, уставившись на девушку, от неожиданности опешившую и прекратившую реветь, хмуро произнёс: — Отставить слёзы, сержант. Как я понимаю, мы все в норме, следовательно, ничего страшного. Или с Осипенко что-то случилось? Та всхлипнула и разревелась с новой силой, так и не дав вразумительного ответа. — Да не-е, со мной порядок, — раздался откуда-то справа голос самого Осипенко. — А вот с остальным не очень. Виталий с трудом повернул голову, досадливо отметив, что она почему-то изрядно у него болит, и, уставившись на огромные берцы стоящего рядом Гриши, поинтересовался: — С чем остальным? — Да со всем, — невозмутимо обобщил Осипенко. — Ты как, встать можешь? — Могу. — Ну, тогда сам подивись. Виталий неторопливо поднялся на ноги, огляделся по сторонам и охнул, вытаращив глаза. «Не очень» — слишком мягко сказано, скорее напротив — очень и даже весьма, поскольку стрельбище отсутствовало. Не было ни будки Осипенко, ни навеса, выстроенного неподалёку от огневого рубежа, ни.… Нет, проще перечислить оставшееся. В наличии имелась земля, укутанная снежным покровом, хмурое небо над головой и лес в отдалении. Всё. Остальное исчезло, словно никогда не существовало, И ладно, если б исчезновение коснулось одного стрельбища и прилегающих к нему построек. Ничего подобного. Кто-то невидимый, но всемогущий походя стёр с лица земли и стоящий вдали военный городок. Целиком. Был — и нет. — А где руины? — спросил Голицын, но сам мгновенно устыдился глупости вопроса. Впрочем, ему никто и не ответил. Разве что Бирута, всхлипнув в очередной раз, сообщила: — А у меня СВД-шку украли. Как я за неё отчитаюсь? Меня теперь из армии попрут, да? Виталий мрачно посмотрел на неё, еще раз обвёл взглядом белое безмолвие, окружавшее их, вздохнул и подтвердил: — Попрут. Если… будет кому переть… Глава 2 Голицын. Вперёд, в неизвестность Наше импровизированное совещание закончилось ничем. Особенно настораживало то, что не работал ни один сотовый, а ведь свой, к примеру, я снял с подзарядки буквально утром, аккумулятор сдохнуть никак не мог. Но даже если предположить, что он внезапно испортился, не могло ведь то же самое приключиться и с остальными тремя. А оно случилось. Значит, дело не в них, а… в чём? Но тут мнения разошлись. У меня версий пока не имелось вовсе, девчонки разводили руками, а Осипенко упрямо настаивал на некоем загадочном ядерном взрыве, устроенном погаными пендосами, мать их за ногу. Он даже периодически скидывал шапку, озабоченно дёргая себя за пышный чуб — не вылезает ли. Проверку волос Гриша осуществлял, поскольку со школы помнил, что первым делом от радиации начинают вылезать волосы, а у мужиков наблюдается ещё и выход из строя детородных органов, перестающих быть таковыми. Проверить функциональность собственного органа он по вполне понятным причинам не мог, так что оставалась шевелюра. — Еще разок дёрнешь — и точно все вырвешь, — мрачно прокомментировал я, устав наблюдать за этой процедурой. Вместо ответа Осипенко робко поинтересовался, как обстоят дела с моими волосами. Он даже сделал попытку это проверить, протянув к ним руку. — Сдурел? — вежливо поинтересовался я. Осипенко испуганно отдёрнул руку и на время затих. От Бируты толку тоже оказалось немного. Она больше сокрушалась о потере винтовки, принявшись винить в этом… меня. Дескать, если бы не мой приказ положить СВД-шку на землю, ничего бы не случилось — вон, Иванова не послушалась, и всё у неё в порядке. — Да и ведомости мои исчезли вместе с боеприпасами, — грустно добавил Осипенко. — Один цинк , что в руках держал, и уцелел, а остальное — как корова языком… — Ты про испарившуюся будку забыл добавить, — напомнил я. — За неё я не в ответе, — равнодушно отмахнулся Осипенко, — а патроны с ведомостями… — он, не договорив, горестно вздохнул, снова дёрнул себя за чуб и облегчённо вздохнул — волосы продолжали крепко держаться. Иванова в основном помалкивала, впрочем, как и всегда. От былых слёз не осталось и следа, и она вновь стала прежней — молчаливой и невозмутимой. Даже когда я спросил, что она думает по поводу этих загадок, Маша пожала плечами и хладнокровно заметила: — Наше дело — не рассуждать, а выполнять приказы начальства. Вы теперь самый главный, к тому же единственный офицер, вот и принимайте решение, товарищ капитан. — Её внутреннее смятение проявилось лишь в последней неуставной фразе: — Только побыстрее, а то у меня задница отмёрзла, да и ногам несладко. — Верно, — согласился поёжившийся Осипенко. Я уныло поглядел на Бируту, а она выжидающе уставилась на меня. Деваться некуда. Нести ответственность за людей я не любил. Именно из-за этого я одно время долго упирался, когда мне, уже оставшемуся на сверхсрочную, предложили отправиться на учёбу, на офицерские курсы. В качестве доводов для моего убеждения полковник из кадров использовал максимум возможного, исхитрившись приплести фамилию. Дескать, коль я — Голицын, у меня просто на роду написано стать кадровым военным и продолжить славные деяния своих именитых предков. Балда. Я ж детдомовский, а посему никаких дедов и прадедов, и вообще никакой родословной. Я и мать-то с отцом не знаю как зовут. А фамилию мне дали по роддому, расположенному в подмосковном райцентре Голицыно. Там мать меня родила, там и отказалась от своего сына. Виталием нарекли от балды, да и с отчеством мудрить особо не стали. Раз роды принимал Михайлов, значит, быть тебе, пацан, Михайловичем. Словом, отказался я от учёбы, а насчёт предков порекомендовал для начала заглянуть в моё личное дело. Лестно, конечно, стать офицером, но тогда надо быть в ответе за кого-то, а оно мне надо? Куда проще получить задачу, прикинуть, как и что, выполнить, отчитаться, и адьё. Получается, официально ты на службе, а фактически — вольный казак, и никто тебя не трогает. Во всяком случае, до тех пор, пока ты качественно выполняешь свою работу. А я её выполнял на совесть. Всегда. Конечно, совсем без командиров и подчинённых и у меня не обходилось. Думаете, снайпер в одиночку работает? Э-э, нет, мои милые, в составе группы, где тоже имеется старший — армия есть армия. Но это не совсем то. Точнее, далеко не то. Он и посоветуется всегда с остальными, и решения свои примет только на основе наших мнений. Притом ещё и пояснит, почему надумал так, а не иначе. Словом, ведёт себя не как начальник, но как руководитель, то есть чуть ли не на демократических началах. А иначе нельзя — больно у нас опасные задачи. Правда, после принятия им решения — всё. Конец дебатам. То есть армия у нас присутствует. Но — в нужной мере. Без солдафонских перегибов. Однако полковник был настойчив (план, что ли, у него горел по набору на курсы) и припёр меня к стенке, заявив, что придётся ему поставить меня на иную должность, завскладом. Знал, на какую мозоль надавить. А у меня, как назло, клятва не выполнена. Цифры «сто» я не достиг. Ровно столько я пообещал своему погибшему другу, когда хоронил его. Сотня, конечно, мизер — за такого друга не тысячу — миллион ублюдков положить мало, но я реалист, потому и ограничился сотней. Про клятву полковник не знал, но угодил в самую точку. Как снайпер. Словом, уговорил он меня, соблазнив тем, что, отучившись, я вновь вернусь обратно. И слово сдержал — я действительно через несколько месяцев вернулся, вновь принявшись трудиться над выполнением своего плана. Зарубок я на прикладе не делал. Пижонство это, да и принцип у меня такой: «Быть, а не казаться». Опять же и винтовочку жаль портить. Ну куда её ножом, если она для меня как живая. Да, да, я это с первого дня понял, едва её в руки взял. Я с нею и разговаривал не раз, пока в засаде сидел. Мысленно, конечно. Времени-то много, иногда чересчур, отчего не поговорить с боевой подругой. Зато и она меня не подводила, посылая пули лучше не придумать. Порою складывалось ощущение, что она сама их в полёте поправляет, если я с прицелом немного ошибся. Кажется, у японцев такая религия, будто всё в природе живое, включая и камни, не говоря о реках, горах и прочем. Глядя на мою СВД-шку, можно в это поверить. Угрызения совести? Нет, не испытывал. Я ещё по детдому понял — не все имеют право называться людьми лишь потому, что ходят на двух ногах и умеют разговаривать. И вообще, если человек — скотина, то он гораздо хуже скотины. И те, кого я убивал, звания человека не заслуживали — мне ж о каждом в штабе, помимо фото, подробную информацию выкладывали, сколько он успел натворить на своём веку. Для соответствующего настроя. Получалось, я занимаюсь весьма благородным делом — отстреливаю хищное злобное зверьё. А потом было тяжёлое ранение в ногу. Иная пуля, может, и дура, а угодившая в меня оказалась умной. Такое место выбрала, чтоб я её на всю свою оставшуюся жизнь запомнил. Долгая или короткая она будет — неведомо, но хромоногая — факт. Это меня врачи незадолго до выписки «обрадовали». И встал вопрос о дальнейшем пребывании в армии. Помнится, долёживая последние деньки в госпитале, я с тоской прикидывал, чем мне заняться, поскольку, кроме меткой стрельбы, по сути ничего не умел. Имелись еще шофёрские права, но кто ж меня, хромоногого, возьмёт? Одна радость — любящая жена, то бишь крепкий прочный тыл. Это я так полагал, а оказалось… Словом, получилось, как в кино. Сорвался я из госпиталя на три дня раньше срока, думая устроить дорогой жёнушке сюрприз, а устроил его… себе. И вышло у меня в точности, как в старенькой песне поётся. Только там фронтовому разведчику наставил рога штабной писарь, а тут снайперу — компьютерщик. Ну да, времена меняются, профессии тоже, но главное осталось неизменным: «Я был за Россию ответчик, а он спал с моею женой». Да и вычислил я его почти как в песне: «Полез под кровать за протезом, а там писаришка штабной». Разве вместо протеза палочка была, которую я под кухонный стол уронил. Скатерть длинная, почти до пола, вот он там и отсиживался. Дальше тоже кое-какие расхождения с песней имелись. В «белые груди» этого писаря-компьютерщика я не бил, зато морду начистил ему отменно. Понимал, что он ни при чём, но ведь и бил, по сути, не за себя — учил для острастки, чтоб кто другой, пока по югам рассекает, рогами не обзавёлся. Её, правда, ни костыликом, ни даже пальцем не тронул — рука не поднялась. Бог ей судья. Опять же кусочек счастья она мне подарить успела. Хоть и коротким оно вышло, всего на пару лет, но и на том спасибо. Правда, ни сыном, ни дочкой осчастливить не успела, однако с учётом случившегося, может, оно и к лучшему. Казалось, всё — жизнь потеряла смысл, но дальше получилось, как в голливудском кино, в смысле — хеппи-энд. Нашлись добрые люди, отстояли меня, не дав уволить. А может, кого-то соблазнили мой послужной список с перечнем выполненных заданий и моё умение выйти живым из разных передряг. Как я уцелел, сам объяснить не могу. Просто везло здорово, а такую штуку, как везение, умные люди со счетов не сбрасывают. Словом, подыскали для меня подходящую должность — инструктор по стрельбе в команде снайперов. Но когда я впервые глянул на эту команду, чуть не ахнул. Мне ж на женский пол вообще глядеть не хотелось, а тут — хоть бы один мужик! Правда, стрелками они оказались классными. Да и то сказать — чуть ли не все как на подбор бывшие спортсменки. Кто на гражданке на «бегущем кабане» тренировался, кто биатлоном занимался. И пришлось мне начать первое занятие с соревнования по стрельбе, приняв в нем непосредственное участие. Так сказать, завоёвывать авторитет наглядным примером. Зачем? Так ведь оно больше не мне нужно — им самим. По детдому помню — если воспитателя уважаешь, то и к его словам прислушиваешься, совсем иначе их воспринимаешь, веришь им больше. А мне им много чего рассказать надо было. Да такого, о чём ни в одном наставлении по стрелковому делу не прочитаешь. И не просто рассказать, а чтоб поверили, запомнили, ну и воспользовались при случае, если необходимость возникнет. Боялся ли я этих соревнований? Не то слово. Среди моих подопечных ведь и мастера спорта через одну, а у меня что? Разряд, да и тот ещё с детдомовских времён — областные соревнования выиграл. Правда, практика огромная. На неё и надежду возлагал. Правда, стрелял я вдвое, если не втрое медленнее, чем они, — привычка. Но я их тоже перед началом стрельб честно предупредил — для снайпера время не лимитировано. Зато выбил девяносто девять из ста. — Нет слов, — это Маша сказала, когда на мишень мою глянула. Да-да, та самая. Бируты в тот день на стрельбище не было. Она как раз в командировке находилась, и я её гораздо позже в своей команде увидел. Остальные лишь ахали. Честно говоря, я и сам удивился — никогда раньше столько не набирал. «Хромоногий, а прыткий!» — услышал я за спиной. Кто бы обиделся, а я и оборачиваться не стал. Сделал вид, будто не слышу. Да и сказано-то с явным уважением, так чего хвост задирать. И в тот же день, подводя итоги, я честно их предупредил: — А теперь, девушки, я вас буду драть, как сидоровых коз. Кто-то хихикнул, когда я про «драть» сказал, но веселушку-хохотушку моментально толкнули в бок, чтоб умолкла, а я уточнил: — Да, драть. И на каждом занятии. Не знаю, скажете вы своему инструктору, то бишь мне, спасибо по возвращении из командировки, или нет. Да и плевать мне на него. Но если вы оттуда не вернётесь, буду считать, что работал с вами плохо. А я к этому не привык. Вопросы? Последнее слово произнёс машинально — не стоило, а они и рады стараться. И каждый второй с подковыркой. Тоже из серии своеобразной проверки — как ты, парень, по части интеллекта? Ответил я лишь на два, зато на совесть, со всеми подробностями, старательно растянув время, чтобы занятия закончились, и заявил, глянув на часы: — На остальные отвечу позже, на следующих занятиях, а сейчас вам пора в учебный класс. Однако про себя соответствующий вывод сделал — книжки надо читать умные, кругозор расширять, ибо эти язвы непременно попробуют достать меня хоть в этом, если не получилось в стрельбе. Благо, времени у меня хоть отбавляй. Жена-то из военного городка укатила обратно к родителям, и остался я холостяковать в своей однокомнатной квартирке — читай не хочу. Поначалу они и впрямь пытались меня достать, но я в общении с ними выработал свой контрметод. Стоит им шибко умный вопросик подкинуть, как я с суровым видом выдаю стандартный ответ: «Некогда нам сегодня отвлекаться. Как-нибудь в другой раз о том поговорим, если время свободное найдётся». А сам с занятий прямым ходом в Интернет — лопатить эту тему. Ну а на следующей встрече об этом вопросе «вспоминал» — дескать, сегодня осталось немного свободного времени — и начинал излагать прочитанное. Да и книжки по психологии не забывал. Я хоть и не начальник в их команде, а инструктор, то бишь учитель, но ежу понятно, что девчонки если и не все, то через одну — с изломанной судьбой. Просто так в снайперши не идут. Это ж по сути киллеры, только официальные, с правом на убийство, полученным от государства. Да не просто с правом, но с обязанностью. Значит, что? Ну да, индивидуальный подход. Словосочетание избитое, но по сути верное, без него никуда, а потому с ними надо каждое словцо десять раз обдумать, столько же раз взвесить, а уж потом вслух выдавать. Иначе можно невзначай и обидеть, по ранам хлестнув. Словом, говорить мало и по существу. Поначалу получалось плохо — по натуре-то я совсем иной, до армии и вовсе таким весельчаком был и балагуром, что ой-ёй-ёй. Но я про Мишку вспомнил. Мы одно время с ним вместе служили. Его ещё Бехтеревым звали. И Павловым. И Семашко. Короче, изгалялись, как могли, но беззлобно. Просто положено в армии друг над другом подшучивать. Звали не зря. Он в медицинский собирался после армии поступать, на психиатра, и с томиком Карнеги никогда не расставался. Хотя зачем он ему — не пойму. Он и без того знал всю книжку от и до, чуть ли не наизусть нам целые страницы шпарил. И как располагать к себе людей, и как убеждать в своей точке зрения, и многое другое. Словом, став инструктором, прочёл я этого Карнеги. Причём, как и советовал сам автор — с карандашом в руках, делая пометки и подчёркивая особо понравившееся. Не скажу, что он во всём прав — психология у людей каждой страны имеет свои особенности, — но кое-что действительно пригодилось. За ней пришёл черед и другой популярной литературы. Действительно помогало. И так я увлёкся этим делом, даже учиться засобирался, подавшись в институт, чтоб всерьёз знаний поднабраться. Поначалу дискомфорт ощущал, всё-таки возраст, двадцать шесть стукнуло, но оказалось, что и гораздо старше меня на курсе предостаточно. Одной симпатичной тётке вообще сорок пять стукнуло и ничего, не смущалась. Даже одной из лучших впоследствии на курсе стала. И, в отличие от прочих, никогда на лекции не опаздывала. А чтоб мои подопечные поменьше приставали, да упаси бог, глазки мне не строили (работа есть работа, смешение жанров чревато), я при них на себя всегда эдакую суровую маску напяливал. Это я у Леви вычитал. «Искусство быть другим» называется. И шуткам девушек никогда не улыбался, да и сам если шутил, то исключительно для снятия излишнего напряжения перед стрельбой. Помогает, знаете ли. Зато язвил много и подкалывал не раз, но тоже не просто так, а для пользы дела. Иную если перед стрельбами разозлить, она на рубеже выше головы прыгнет и из мишени от злости дуршлаг сотворит. Та же Бирута, к примеру. А что меня за глаза «Угрюмый» прозвали, начхать. Скорее наоборот — приятно. Правда, иногда я еще краем уха слышал «Хромой чёрт». Это в сердцах, когда чересчур сильно кого-то из них доставал. Но и тут обиды нет. Всё правильно, я ведь и впрямь хромой. Да и насчёт рогов тоже. Были, заразы, хотя и спилил быстро. Кстати, по одной кличке можно определить отношение подчинённых и сослуживцев. Мои — божеские, из разряда весьма и весьма приличных. Если б не уважали, побольнее прозвище прилепили, как к нашему зампотылу. Его прозвали.… Впрочем, оно вам ни к чему. Зато сегодня, кажется, получалось строго по пословице: «Чего боишься, то тебе судьба и подкинет». Хотя группа маленькая, значит, я не начальник, а как на югах, руководитель. Да и то, скорее всего, ненадолго — дня не пройдёт, и всё станет ясно. Но пока придётся соответствовать…. Я мрачно посопел, ещё раз окинув взглядом выжидающе смотревшую на меня троицу, поглядел на небо, прикидывая направление, и подвёл итог нашего пустопорожнего совещания: — Стало быть, так. Сами мы можем гадать о случившемся хоть месяц, толку не будет. Куда проще спросить людей. — А где их взять, людей-то? — озадаченно спросил Осипенко. — Если гора не идёт к Магомету, он сам к ней ковыляет, — резонно ответил я. — Будем искать. — И распорядился, ткнув пальцем: — Вперёд! Ориентир — во-он тот лесок. — А почему туда? — осведомилась Бирута. — Если я не ошибаюсь, судя по солнцу, в том направлении у нас Голицыно, — пояснил я. — Там железка, значит, должны быть люди. — А если и железка того? — хмуро поинтересовался Осипенко. — Корова языком слизнула? — Тогда снова сядем и станем думать… про корову, — отрезал я. Честно говоря, меня и самого терзали сомнения. Вдруг железка и впрямь того. Но не сидеть же сложа руки. Безделье и хорошего человека губит, а в такой необычной ситуации надо непременно всех занять, чтоб к вечернему привалу они на карачках ползали. Тогда и сил для расстройства не останется. Поход по снежной целине длился несколько часов. Путь, как и положено, протаптывали мы с Осипенко, идущие первыми, периодически сменяя друг друга. Маше я вручил её уцелевшую СВД-шку. Мол, нам, первопроходцам, и без того тяжко, а посему давай, красна девица. С учётом её недавних слёз на стрельбище чем больше она выдохнется, тем лучше. Ну и темп задал соответственный. Оно и для сугреву полезно, ну и чтоб мыслей особо не возникало. Когда ответов нет и не предвидится, вопросы лучше не ставить — один вред. Осипенко, шедший впереди как танк, тащил под мышкой цинк с громыхающими в нём остатками патронов. Время от времени, не удержавшись, он в очередной раз щупал свои волосы, продолжая ворчать, что гады-пендосы могли втихую изобрести для России какую-нибудь совершенно новую гадость с замедленным действием, дающую ухудшение здоровья не сразу, а на второй или третий день. При этом он всякий раз оглядывался на меня в ожидании опровержения его слов, но я помалкивал. Пусть лучше беспокоится о волосах, чем о том, как крупно мы влетели. А в этом я уверялся с каждой минутой все сильнее и сильнее, невзирая на темп. Зато Бирута радовала. Кажется, смирилась деваха с утерей винтовки, успокоилась. Знай себе идёт, посвистывая. Это хорошо. Да и о Маше заботиться пока не надо — вон как пыхтит под тяжестью ружьишка. СВД-шка хоть и намного легче, чем КСВК и прочие, но тоже весит дай бог — под четыре с половиной кило, и у неё сейчас одна мысль: не свалиться. И это неплохо. Значит, истерик с их стороны, особенно от Бируты, пока можно не ждать. Вообще-то она на представительницу Прибалтики не очень походит. Нет, если по внешности — самое то. И волосы светло-русые, и остальное вписывалось, зато характер…. Больно вспыльчивая и язвительная, с резкими переменами в настроении. Мне-то слегка доставалось — всё-таки начальник. Да и не приставал я к ней ни разу. А вот с теми, кто пробовал, говорят, не церемонится. В лучшем случае — психологические травмы, а особо настойчивого и отоварить могла, за ней не ржавело. Притом со всей дури, мало никому не казалось. Свидетелем не был, но кое-что слыхать доводилось. И повидать одного орла с переломанной рукой — тоже. Чудно. Всегда считал, что прибалтийки должны быть спокойнее. По первости я даже удивлялся, как она с таким темпераментом задержалась в снайпершах. Потом перестал — мне по большому секрету рассказали, что там она совсем иная, можно сказать, чуть ли не противоположная сама себе — молчаливая, серьёзная, внимательная, исполнительная… Остаётся надеяться, что сейчас она, с учётом загадочных обстоятельств, стала точно такой, как в командировке. Кстати, если принимать в расчёт особенности характера, должные, на мой взгляд, присутствовать у прибалтов, то на эстонку или латышку больше смахивала Маша. Даже непонятно, что с нею сегодня случилось — так-то она всегда невозмутимая, хладнокровная, немногословная. Кстати, по внешности она чем-то напоминает Бируту. Росточком, правда, поменьше и фигурка поминиатюрнее. Если первую можно назвать стройной, то Иванову — стройненькой. Зато лица схожи. Разве что Маша поскуластее, и носик чуточку курносенький, да глаза карие, а у Бируты — зелёные. Но остальное — высокие лбы, овал лица, цвет волос — точь-в-точь. Но я отвлёкся, а мы тем временем километра три отмахали, не меньше. Пора предложить Маше свои услуги, а то вон в мыле вся. Та отнекиваться не стала, но передала винтовку не сразу, паузу для приличия выдержала. Меж тем с каждым часом идти становилось тяжелее — снег, как назло, был достаточно глубоким, доходя верзиле Осипенко до щиколоток, а в ряде мест чуть ли не до колена. О девушках, бывших куда ниже ростом, говорить не приходилось вовсе. Хорошо, не ныли, а продолжали послушно вышагивать за нами след в след. Подойдя к опушке леса, все чувствовали себя настолько усталыми, что, не сговариваясь, повалились, как попало, раскинув руки и блаженствуя — наконец-то можно отдышаться. Выждав пять минут, я подал голос: — Передохнули? Тогда выворачивайте карманы — посмотрим, что у нас в наличии, особенно из съестного. Вывернули. Выяснилось, что не ахти, а касаемо еды — катастрофически скудно. Имелись четыре барбариски и небольшой термосок с горячим чаем у Бируты, три бутерброда с сыром и маслом, захваченные с собой запасливой Машей, да еще шоколадка «Алёнка» у меня самого. Её я намеревался вручить, как частенько это проделывал, лучшей на сегодняшний день снайперше, но, озадаченный загадочными проблемами с Ивановой, позабыл. Чай мы добросовестно распили, насладившись терпкой огненно-горячей жидкостью — молодец, деваха, душевно заварила. Всё остальное я распорядился убрать обратно, заметив, что до следующего лесочка дойдём не раньше, чем к вечеру, и лучше перекусить остатками на сон грядущий. — На ночь есть вредно. Говорят, растолстеть можно. Лучше днём, — угрюмо возразил Осипенко, с тоской глядя, как бутерброды вновь опускаются в карман Машиного бушлата, и, видя полное отсутствие поддержки со стороны остальных, добавил, уставившись на «Алёнку» в моей руке: — Особенно сладкое. — Думаю, от такой порции ты не растолстеешь, — заметил я и ободрил Григория. — Да ты не грусти. Вот вернёшься к жене, стройный, похудевший, она тебя ещё больше любить будет. Осипенко с укоризной покосился на меня, но, по опыту зная, что если я сказал, значит всё, отрезано и упаковано, ничего не ответил, ограничившись громким тоскливым вздохом, издав при этом звук, отдалённо напоминающий вой голодного волка. Касаемо остального оказалось, что в наличие у всех имеются сотовые телефоны, по-прежнему не желающие включаться, ключи, удостоверения и кошельки либо бумажники. У троих (кроме меня, стригся коротко) есть пластмассовые расчёски, у девушек — по небольшому косметическому наборчику. У Маши впридачу зеркальце, а у Бируты — пара таблеток аспирина «Упса» и… выкидной нож. Причём не китайский — сразу видно, хорошего качества. — А он тебе зачем? — озадаченно спросил я, удивленно вытаращив глаза. — Мало ли, — неопределённо ответила девушка. Сам я в дополнение к небольшой кучке выложил едва початую пачку «Винстона» и зажигалку, порадовавшись в душе, что единственный курящий в компании и делиться ни с кем не придётся. Осипенко, помявшись, вынул ещё и новенький, в целлофане, брелок к ключам. На брелке вместо обычной картинки красовался… градусник. — Удобно, — пояснил он смущённо. — Сегодня утром в комке купил… случайно. Я кивнул и посмотрел на градусник, показывающий двадцать градусов… выше нуля. — Бракованный? — В кармане согрелся, — заступился за свой термометр Осипенко. — Тогда ладно, — согласился я и принялся за подсчёт патронов в цинке. Оказалось сто тридцать штук. Если приплюсовать к ним десяток в СВД-шке у Маши, получалось вполне прилично. Во всяком случае, на волчью стаю — не дай бог, конечно, — вполне хватит. Теперь можно передохнуть. Прикинув, что до наступления ночи хорошо бы добраться до соседнего леса, я посмотрел на небо, прикидывая, сколько сейчас времени, ибо доверия к своим «Командирским», показывавшим четырнадцать часов, отчего-то не испытывал, и объявил полчаса отдыха. Осипенко уныло покосился на свою «Электронику», переставшую фурычить, хозяйственно подгрёб себе под голову кучу опавшей хвои, улегся на неё и вскоре захрапел. «Счастливый», — невольно позавидовал я. Помнится, раньше, когда был снайпером, мне удавалось заставить себя заснуть, едва появлялась возможность, да и проснуться мог в чётко установленное самим время. После ранения моя способность напрочь исчезла, да и не больно-то мне хотелось спать. Не давало покоя внезапное исчезновение всех строений, плюс дополнительная загадка с сотовыми и часами. В самом деле, отчего механические продолжают тикать, как ни в чем не бывало, и не у меня одного, но и «Сейко» у Маши, а «Электроника» у Осипенко и дорогие кварцевые у Бируты (тоже электронные) вышли из строя. Так ничего и не надумав, я встал ровно в четырнадцать тридцать и со вздохом скомандовал: — Подъём. Поднимались мрачные, но никто не перечил — молчали. Правда, едва вышли, Осипенко было заикнулся, что ни к чему давать эдакие кругаля, но я продолжал упрямо забирать правее и правее, туда, где равнина казалась повыше, и не ошибся — стоило преодолеть сугробы, нанесённые близ леса, как дальше идти оказалось гораздо проще. Очевидно, ветер не давал снегу приземлиться на возвышенности, сдувая его ниже, в небольшую лощину. А когда мы заметили небольшой домик, стоящий на опушке следующего леса, сил и вовсе прибавилось, и остаток пути мы преодолели чуть ли не бегом. На вежливый стук в дверь нам никто не ответил. Постучали громче — безрезультатно. Попробовали в окна — тишина. — Заснули, что ли? — раздражённо проворчал Осипенко и с силой саданул по бревенчатой двери. Та в ответ слегка приоткрылась. — Во как! — обрадовался Григорий, шагнул через порог в тёмный узкий коридор, прошёл, не останавливаясь, в саму избу и замер на месте, молча уставившись на погром, царивший в ней. На погром и на…. Привстав на цыпочки, я заглянул через его плечо и от неожиданности отпрянул — отвык, признаться, от такого обилия покойников… Глава 3 Загадки прибавляются Стоя на пороге и старательно загораживая проход в избу, Голицын оглянулся на стоящих за ним Бируту и Машу и распорядился: — Вот что, девчата, давайте-ка вы немного обождите возле крылечка, а мы пока сами… Те переглянулись, но возражать не стали, послушно выйдя обратно, а Виталий с Григорием принялись осматриваться. — Там в сенях ещё одна дверь имеется, — страдальчески морщась, заметил Осипенко. Голицын понимающе кивнул. Но едва он направился в сени, как Гриша, ни разу в горячие точки не выезжавший, пролетел мимо него на улицу и принялся извергать из желудка то немногое, что там осталось. Виталий сочувственно покосился на Осипенко, перевесившегося через крыльцо, и шагнул через порог, угодив в явно нежилое, по причине отсутствия печи, помещение. Судя по стойкому запаху навоза, помещение совсем недавно использовалось для содержания скотины, каковая ныне отсутствовала. «Вот уж точно — всё познается в сравнении, — подумалось ему. — Кто бы мне сказал, что навоз может столь приятно пахнуть? А ведь так оно и есть на самом деле, в сравнении с… кровью». Возвращаться к покойникам не хотелось, и заставить себя шагнуть через порог Голицын смог не сразу, но не ночевать же им в лесу у костра, когда имеется дом с печью. Некоторое время он хмуро смотрел на пять распростёртых трупов, валявшихся на полу. Было не по себе. Будь они мужскими, пускай залитыми кровью, с торчащими из клочьев бушлатов клочьями мяса — это одно, но женские… Вдобавок над тремя из четырёх покойниц, судя по задранным на голову подолам юбок, перед тем как их убить, явно надругались. Вывел его из оцепенения приглушённый вскрик Бируты. Он сорвался с места и ринулся наружу, успев попутно прихватить какой-то ухват, валявшийся возле печи. На крыльце их не было. Рванул вдоль избы. Возле угла притормозил и осторожно выглянул. Ффу-у-у, теперь можно и перевести дыхание — обе живые и здоровые. А над кем это они склонились? Ну-ка, ну-ка… Бородатый мужик в рубахе, залитой кровью, лежал ничком. Ещё один труп? Виталий присел подле, аккуратно перевернул его на спину и приложил руку к горлу. Жилка под пальцами билась, но редко-редко. — Гриша, сюда! — заорал Голицын. — Он живой. В этот миг глаза мужика открылись, и он, глядя на Виталия, прошептал: — На, прими у меня, — и еле заметно шевельнул рукой, сжатой в кулак. Голицын подставил ладонь. Как ни странно, когда кулак разжался, в нём оказалась небольшая пуговица — и всё. Виталий недоумённо посмотрел на неё, на заскорузлую пятерню мужика, на всякий случай на снег — может, человек выронил нечто действительно важное — но ничегошеньки не обнаружил. Он уставился на пуговицу, но и в ней ничего эдакого не увидел — самая обычная. Да вон, на рубахе у мужика точно такие же. Погоди, погоди. Голицын приложил полученную пуговицу к одной из них. Ну да — точь-в-точь. Возможно, она самая и есть. Но что в ней такого важного, если умирающий вспомнил о ней перед смертью? Он пожал плечами и сунул её в карман — в милиции отдаст, пусть у них болит голова от этой загадки. Мужик тем временем облегчённо вздохнул, блаженно улыбнулся и… вновь закрыл глаза. Причём на сей раз вроде бы…. Голицын вновь прижал пальцы к горлу — так и есть, жилка больше не пульсировала. — Умер, — разочарованно протянул Виталий. Жалко было до слёз. Выживи он — и никаких проблем: во-первых, узнали бы, кто и почему учинил с ним и его семьёй кровавую разборку, а во-вторых, чего уж скрывать, и им было бы куда легче. Тогда бы у приехавшей полиции в отношении них не было бы никаких подозрений. Зато теперь они будут, и немалые. Но с судьбой не поспоришь. Поднявшись с колен, Голицын повернулся к девушкам и коротко распорядился: — Внутрь в избу пока не заходить. Там… мужская работа, — он кашлянул в кулак, деликатно пояснив: — Тяжести таскать надо. А вам пока лучше занять боевые посты, — Он ткнул пальцем, указывая, кому и где расположиться. — Зачем? — вырвалось одновременно у обеих. — Есть вероятность возвращения бандитов, — пояснил Виталий и скомандовал подошедшему Григорию: — Пошли! Покойников таскать будем. — Ты чего?! Сдурел?! Там же ничего нельзя трогать! — возмутился тот. — Я сам в кино сколько раз видал, как место убийства огораживают. Мы ж следы затопчем. Нам и мужика во дворе касаться нельзя. И вообще, сейчас надо первым делом полицию вызвать, а то мы крайними окажемся. — Чего же проще, — невесело усмехнулся Голицын. — Доставай сотовый и звони ноль-два. Осипенко простодушно полез в карман за своим телефоном, пару секунд тупо взирал на чёрный экран, с силой давя на клавишу, но, спохватившись, смущённо улыбнулся и убрал гаджет обратно в карман. — Издеваешься, да? — с упрёком уставился он на Виталия и предложил: — Ну, давай у мужика сотовый поищем. Не мог же он без него обходиться? Ты у него по карманам поищи. Или у кого-то из домашних в избе. — Да нет у них сотовых, — вяло ответил Голицын. — Сдаётся, они как-то обходились без них. — Все?! С чего ты взял? Голицын вздохнул и вместо ответа потянул Григория в сторону. Отведя его метров на двадцать от избы, он предложил: — А теперь внимательно посмотри по сторонам. Осипенко послушно задрал голову, принявшись озираться. — И чего? — недоумённо спросил он. — А того. Ты провода или столбы электропередач возле избы видишь? — Не-е-т, — протянул Осипенко. — Вот и я нет, — вздохнул Виталий. — Где бы они заряжали свои телефоны, даже если бы они у них имелись? А отсюда вывод — сегодня мы из этой глухомани до милиции по-любому не доберёмся — темнеет, да и завтра тоже, как знать, — неизвестно, сколько до ближайшего села. Значит, сюда они прибудут через два дня, не раньше, да и то в лучшем случае, а нам где-то ночевать надо. Ну не в одном же помещении с покойниками, верно? А остальные — холодные, — он помолчал и неожиданно выпалил: — Ох, как мне всё это не нравится! — Мне тоже, — охотно согласился Осипенко. — Шесть трупов — ни хрена себе. Я такое раньше только в кино видел, а тут на тебе. И баб с пацаном не пожалели, гады. — Нет, я не о трупах…, — вздохнул Голицын, но, посмотрев на простодушное лицо Гриши, досадливо отмахнулся. Да он и сам толком не представлял себе связь между отсутствием электропроводов и исчезновением полигона, военного городка и прочего, но чувствовал: есть она. Поэтому закончил иным: — Значит, так. Трупы положим в соседнем помещении. В нём холодно, значит, будут пребывать в нетленном состоянии, как в морге. — На навоз?! — возмутился таким кощунственным отношением к покойникам Осипенко. — Ну почему на навоз, — поморщился Голицын. — Расчистим место, порядок наведём, доски какие-нибудь отыщем, и аккуратно всех туда. — И мужика? Он-то вроде никому не мешается. — И мужика, — твёрдо сказал Голицын. — Тебе он не мешается, а представь реакцию девчат, когда они ночью по нужде пойдут. Дорожка-то в отхожее место как раз через него лежит. Считай, это приказ. Сам выбрал меня в командиры, значит, изволь подчиняться. — Приказ, приказ, — проворчал Осипенко, желая оставить за собой последнее слово. — Слушаюсь, товарищ капитан, — мрачно отрапортовал он, неодобрительно посопел, но больше не спорил, послушно принявшись за работу. Управились нескоро. Всякий раз после выноса очередного тела в сарай, именуемый Осипенко хлевом, Григорий опрометью выбегал на крыльцо и, тяжело дыша, старательно оттирал лицо снегом, оттягивая миг, когда надо будет возвращаться обратно за следующим покойником. Виталию тоже было не по себе. В отличие от Осипенко, он успел за свою службу навидаться всякого, но такого, как здесь, ему встречать не доводилось. С женщинами и детьми снайпер Голицын не воевал, а тут к этим категориям принадлежали все пятеро — две женщины в годах, еще две девушки и мальчишка-подросток лет двенадцати от роду. Впрочем, в последние минуты жизни повёл он себя как настоящий мужчина, пытаясь заступиться за своих женщин, но так и погиб с кочергой в руке. Вымещая свою злобу — видно, успел кого-то отоварить ею, — с ним расправились особенно старательно. Виталий насчитал на теле мальчишки полтора десятка колотых ран, весьма похожие на нанесенные мужику во дворе. Правда, у последнего имелось еще два огнестрельных ранения, а у мальчишки, если не считать размозженного черепа, — сплошь от холодного оружия. И отверстия на теле были несколько странные, словно убийцы орудовали некими четырёхгранниками. Впрочем, гадал он над характером ранений недолго. В конце концов, он же не следователь, просто размышления помогали слегка отвлечься во время переноски тел.
Рейтинг: 5/4
| |
| Всего комментариев: 1 | |
|
| |
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи.
[ rel="nofollow" Регистрация | Вход ]
[ rel="nofollow" Регистрация | Вход ]