Сергей Калашников. Маленький ныряльщик

Сергей Калашников

Маленький ныряльщик

Глава 1. Ассимиляция

   Небо с редкими кучевыми облаками выглядит не слишком глубоким. Оно имеет насыщенный чёткий цвет, как бывает весной. Солнечно и тихо. Много берёз вокруг. Но они не покрыты листвой -- их ветви черны. Дымка набухающих почек тоже незаметна -- рано пока листьям распускаться. Вон и снег лежит под деревьями, съёжившийся, присевший, испещрённый язвинами протаек и припорошёный лесным мусором. Особенно убедительно смотрятся грязновато-белые участки под елями -- нарядными и пушистыми, как всегда.

   Я стою на склоне пригорка и с наслаждением любуюсь красотой нашей русской природы: просторной луговиной, из которой торчат клочья прошлогодней травы, тёмной кромкой леса в отдалении, разбитой мокрой грунтовкой. Хорошо. И решительно ни о чём не хочется думать.

   А надо.

   Надо сообразить, куда я попал.

   Выходил из подъезда, увидел, как лицо прохожего, обращенное ко мне, исказилось каким-то сильным чувством. Даже рот стал приоткрываться, видимо, чтобы выпустить крик... и вместо унылого городского двора вокруг меня великолепие загородного простора. Первое, что приходит на ум -- на меня что-то свалилось и зашибло. Если бы я очнулся в больнице, значит не насмерть. А то, что очутился я в окружении невообразимой красоты, верный признак попадания.

   В рай? Возможно, хотя я в него и не верю. Да и как-то безлюдно тут. Ни ангелов тебе, ни гурий. Зато воздух -- нектар. Так бы и пил без передышки.

   После нескольких энергичных вдохов голова закружилась и я полез в карман за сигаретами. Пусто. Точно, я же как раз за ними и шёл в ларёк. Да уж -- реакции живого тела никуда не девались. Так что выходит, скоро и есть захочу. А потом и спать потянет.

   Так помаленьку разум приводил меня к пониманию необходимости осознать себя и сообразить, что делать дальше. Если бы не дорога, я, наверное, принялся бы выворачивать карманы в поисках там вещей, необходимых Робинзону, искать пропитание охотясь или рыбача, строить хижину и осваивать технологию изготовления ручного рубила. А так -- понятно, что необходимо выбираться к людям.

   Спросите, не боязно ли мне? Нет, не боязно. Я ведь наверняка уже погиб там, где жил раньше. Поэтому ко всему, что происходит сейчас, отношусь, как к некому довеску к уже прожитой жизни. И потрачу я его, этот довесок, на получение одного сплошного удовольствия. А от страха или адреналина никакой радости не испытываю. Я ведь уже далеко не юноша. И верю в то, что даже если все живущие здесь люди намерены меня обидеть, то это вовсе не причина прятаться и дрожать от страха. Безразличие к возможным опасностям не раз позволяло мне сохранить разум в ясности и не наделать глупостей. А сейчас, после, как я полагаю, удара по голове и недавней гибели, чувствую в себе просто бескрайний разлив равнодушия.

   Спускаюсь со склона к дороге и поворачиваю налево. Разбитые колеи, мешанина грязи на дне узких заполненных водой канавок, осевшая на дно податливая на вид размокшая глина, покрытая прозрачной отстоявшейся водой -- и ни одного следа автомобильных шин. Тут ездят на телегах с узкими колёсами. Вот и навоз, и отпечатки кованых копыт угадываются местами.

   Лезть в грязь и месить её подошвами ботинок нет никакого смысла, поэтому я иду вдоль обочины, наступая на прошлогоднюю траву. Дальний лес тянется справа за дорогой и полем. Слева покатый склон, на котором уже можно углядеть пробивающуюся зелёную траву. Мне тепло в дублёнке и, чтобы не вспотеть, я расстегнул её. Так не жарко. Можно отдаться течению мысли. Заботы прошлой жизни, словно на прощание, проходят перед внутренним взором неспешной чередой.

   Жена на пенсии, дети... дочь замужем, а сын, кажется, тоже скоро будет окольцован. Внуки -- дети, как дети. Без моего заработка обойдутся. На работе, конечно, могут начудить но, поплюхаются чуток, да и справятся. Есть у нас в коллективе и без меня светлые головушки, а опыт -- дело наживное. Да и объяснял я много и доходчиво, так что и гигрометр до ума доведут, и эту штуку с шариком на конце доделают. А правый винт шпингалета, что на двери в ванную, я только что затянул...

   - Барин, садись, подвезу! - вот, задумался и не обратил внимания на то, что меня догнала телега. Ведь и скрипело сзади, и фыркало, а пока не усыхал человеческого голоса, так и переставлял ноги, ни на что не обращая внимания. Это мегаполис превращает нас в слепоглухонемых до той поры, пока не почуешь воздействие, оказанное непосредственно на тебя.

   - Спасибо, голубчик. Я гуляю. Мне доктор велел.

   - А-а. Тогда ладно. А то ведь тут ещё версты три, - мужик тряхнул вожжами, пронзительно чмокнул и покатил дальше.

   Пальто на нём длинное из грубоканой материи, напоминающей мешковину, но плотнее. Думаю, это армяк, потому что запах на груди к левому плечу, где отворот закреплён пуговкой, и кушак перетягивает талию. Шапка напоминает покроем цилиндр, которые носили в эпоху с фраков. Только материя -- та же мешковина, отчего форма головного убора против прототипа менее чёткая -- и поля, и торчащая из них труба имеют разнородные беспорядочные деформации. Штаны из той же домоткани, однако материя тоньше, фактурой приближается к брезенту, который использовали для курток сварщиков. Всё это выкрашено в один цвет, хотя каждый предмет одежды выцвел в свою меру. Общая тональность -- сдержанная, ближе к коричневому.

   Борода опрятная, стриженая, но без фасону -- просто укорочена, чтобы не мешалась. Ни в лошади, ни в телеге глаз не подметил решительно ничего, стоящего особого упоминания.

   Провожаю взглядом возницу и понимаю, что упустил шанс проехать рядом с человеком, способным рассказать мне много разного полезного о том, где я и что тут творится. Ну а что делать, если при прощании я не смогу дать ему даже пятак на водку.

   Откуда такая аналогия? Так человек этот словно вылез из мультика про то, как один мужик двух генералов прокормил. Лапти на нём сморятся гармонично и естественно. Нога обмотана портянкой и поверх перевита шнурочком. Таким персонажам за услугу категорически предписывается выдавать пятак. Которого у меня нет. А пятирублёвая монета Российской Федерации вряд ли заинтересует здесь кого-нибудь, кроме собрателя диковинок.

   Так вот. Внутренний голос дал мне понять - именно этот мужик диковинками не интересуется. А ещё этот же самый голос намекает на то, что на дворе девятнадцатый век. Почему именно девятнадцатый? Знаете, когда всю жизнь имеешь дело с техникой и преимущественно про неё и читаешь книжки и роешь сетевые ресурсы, начинаешь каждую историческую эпоху оценивать по совокупности вещей, её наполнявших. По разным неброским с виду деталям. Вот скажем, железная шина на тележном колесе. Не на городской коляске и не на карете вельможи, а на крестьянской телеге. Для меня это явный признак того, что чёрная металлургия выросла из коротких штанишек, которые носила несколько тысячелетий. Железо доступно даже человеку, одетому в одежду, пошитую из сотканной его супругой материи и обутому в лапти.

   Итак. Россия. Средняя полоса. Девятнадцатый век. Судя по обращению "барин", возможно, крепостное право ещё не отменено. Я неважно знаю историю. Даже дату этого события помню весьма приблизительно. Она у меня ассоциируется с продажей Аляски -- ну не судите старого строго технаря. Тысяча восемьсот шестьдесят с чем-то.

   ***

   Так, спокойно рассуждая, подошел я к городу. Стоит он на берегу реки, и купол церкви однозначно указывает на то, где расположена центральная его часть. Храм возведён из камня, и вид имеет опрятный, ухоженный. Вокруг угадываются двухэтажные кирпичные строения, а всё остальное вокруг деревянное. Многие трубы дымят потихоньку, но ни запаха, ни копоти не чувствуется.

   Дорога, по которой я иду, вливается в улицу. Сначала справа появляется забор, за которым ничего нет -- ровное место, истоптанное в кашу. Изгородь -- две жерди на столбах. Человека этим не остановишь, разве что корова или лошадь затруднятся преодолеть подобное препятствие. А вот дальше вдоль пути моего следования начинается тын. То есть те же столбы и те же жерди, но к ним прикреплены вертикальные палки. То, что находится по другую сторону, вызывает мысль об огородах, и о козах и свиньях, для которых это препятствие и сооружено.

   Дальше заборы утратили прозрачность -- сплошные доски. Я бы сказал -- горбыль. Но сейчас это, наверное, называется тёсом. За ними угадываются сараи и дома. Сараев больше. Навстречу стали попадаться люди. Женщины сплошь в длинных платьях, что мне не очень понравилось. Как-то уж очень архаично смотрится. На ногах ботиночки или сапожки. А может быть боты -- я застал ещё этот вид обуви в детстве. Но наверняка не скажешь -- подолы всё скрывают, только изредка носок покажется на глаза. А вот верхняя часть комплекта -- на любой вкус. От коротких, до пояса, мило отороченных мехом курточек, до суконных приталенных пальтишек, при виде которых на память приходит слово "свитка". И ничего, что было бы до пят. Не зима уже, но до лета пока далеко.

   Мужчины же носят длинные плащи, как с рукавами, так и с обширной пелериной, из-под краёв которой при надобности высовывают руки. Впрочем, это я о господах благородного вида. А еще уже знакомые мне армяки встречаются явно из ткани мануфактурной выделки и даже с некоторым шиком пошитые. Тот факт, что со мною раскланиваются, поначалу вызвал лёгкое недоумение, но я сообразил, что подобный обычай примечал и в своё время в русской глубинке... давненько. Так вот тут как раз и есть глубинка, и именно давненько. А кивнуть в ответ -- это у меня давно получается на автомате. Походите-ка с моё по заводу, где работают тысячи человек, которых всех ни в жисть не упомнишь! Невольно станешь кивать на любой приветливый или узнающий взгляд. Иначе окажешься гордецом и невежей.

   Между тем по мере продвижения к центру дорога перестала чавкать. Влажная, да, но плотная. Как будто что-то в неё подсыпали, на манер каменноугольного шлака. И тропинки, идущие вдоль заборов, плотно утоптаны. Вывески портного и сапожника над крылечками выходящих на улицу домов, поперечные переулки, в конце которых видна недалёкая река -- улица не вела меня к центру, а огибала его вдоль берега. Купол колокольни маячил справа, а слева до моих ноздрей донёсся запах съестного.

   Он шёл из распахнутой двери двухэтажного дома. Вывеска "трактир" не оставляла сомнений в том, что нюх меня не обманул. Хм. На первых порах не будет ничего зазорного в том, чтобы устроиться посудомоем за еду и койку, - эта мысль показалась мне простой и естественной. Я ведь тут никого и ничего не знаю, так что не стоит привередничать. Вошёл.

   Просторная комната со столами, накрытыми скатертями. Кроме входной двери, есть еще две, ведущие вправо. Из-за конторки, пристроенной слева у окна, навстречу мне повернулся молодой чисто выбритый мужчина в белом переднике поверх заправленных в сапоги шаровар. Атласная косоворотка застёгнута под самым горлом, а на сгибе руки висит полотенце.

   Это половой. В точности такой, каким его представляют во всех фильмах. Классика.

   - Здравствуйте! Желаете отобедать?

   - Здравствуйте. Желаю, но не могу себе этого позволить в связи со стеснённостью в средствах, - вводить в заблуждение вероятного коллегу нет ни малейшего смысла.

   - В дороге поиздержались? - и улыбается какой-то выжидательной улыбкой.

   Ха! Это же из "Ревизора". Ну да. Девятнадцатый век на дворе.

   И что, прикажете отвечать. Хотя губы мои растягиваются в непроизвольной улыбке -- всё как у нас. Только крылатые фразы заимствованы не из фильмов, а из того, что в наше время давно уже включено в школьную программу.

   Видимо, сообразив, что я всё прекрасно понял, половой отодвигает стул рядом с ближайшим к конторке столом и забирает у меня шубу:

   - Присаживайтесь. Сейчас я Вам щей принесу. Ох, и хороши они у нас нынче!

   Мне остаётся только благодарно кивнуть и... сделав шаг к конторке, где лежит газета, я невольно кошу на неё глазом. Тысяча восемьсот семьдесят шестой год. Март месяц. Не думаю, что это меня удивило. Тем более, что кроме щей расторопный малый принес и горку нарезанного правильными ломтями хлеба, и стеклянный графинчик с бесцветной жидкостью, и даже рюмочку поставил.

   - Отведайте, - только и сказал. И снова повернулся к конторке.

   Выпить водки было бы замечательно. Вот Вы думаете, что если я такой спокойный, то ни капельки не мандражирую? Как бы не так! На самом деле я испытываю сильнейший стресс. Только потрясать окружающих фейерверком истерики, это не по-нашенски. Не мужское дело, нервами звенеть или брызгать слюной. Переживания следует запрягать в тележку тружолюбия и пахать на них борозду, ведущую вперёд.

   Так вот. С одной стороны не отведать предложенного нельзя -- неучтиво это. С другой -- мозги мне нынче нужны свежие. В общем, налил полрюмочки и откушал.

   Водка, как водка. Градусов сорок будет. Хоть тресни меня, не помню, в каких датах Дмитрий Иванович Менделеев рекомендовал такую крепость любимого мною напитка, но здесь и сейчас всё правильно. И щи правильные, и хлебушко, и размер порции в самый раз.

   - Благодарствуйте, добрый господин, - это я уже доел и обращаюсь к половому. - А ведь затруднения мои я намереваюсь разрешить с вашей помощью, - вижу изумление в глазах юноши и, сообразив, что перемудрил с витиеватостью, спешу рассеять возникшую напряжённость. - Я ищу себе места за еду и ночлег. Могу мыть посуду, колоть дрова и выполнять иную работу.

   - Признаться, сударь, принять работника на таких условиях никто не откажется, - в глазах полового плещется веселье. - Но, боюсь, надолго предоставить вам приют мне не удастся. Через пару месяцев моё заведение исчерпает возможности содержать его, и мне придётся продать дом, чтобы расплатиться с кредиторами. Вы же видите, сколько здесь посетителей.

   Действительно, на весь зал нас только двое, хотя время обеденное.

   - То есть, вы тоже находитесь в стеснённых обстоятельствах, но готовы принять меня, не слишком нуждаясь в моих услугах? - позиция собеседника озадачивает. С обычаями моего времени она не коррелирует абсолютно и особенно непримиримо расходится с представлениями о нравах содержателей трактиров и кабаков. Вот сложилось о них представление, как о людях жёстких и алчных, и всё тут. Где-то я об этом читал.

   - Один рот ничего не изменит в существующем положении дел, - половой, оказавшийся хозяином заведения, опять улыбается, на этот раз печально. - Ваше присутствие нисколько меня не стеснит, а предложенная помощь может оказаться кстати. Платить работникам я решительно не в состоянии, а иногда одного меня просто не хватает на всё, особенно, если зайдёт посетитель.

   Оставалось только кивнуть и представится. Мой новый хозяин назвался Макаром Андреевичем. Через десять минут я получил штаны и косоворотку, переоделся на втором этаже в отведённой мне комнате и приступил к работе: вымыл тарелку, из которой только что поел. Через полчаса накормил теми же щами пятерых простого вида мужчин -- работников с пристани, что буквально в двух шагах вниз по переулку. В аккурат на пятачок выручки. А вообще-то было скучновато. Действительно -- не идёт народ сюда.

   Чуть погодя появилась пара совсем молодых людей -- парень в гимназической шинели и девушка в строгом платье фартуком, поверх которого накинуто пальто форменного вида. На мою попытку усадить их за стол они рассмеялись и умчались наверх. Понятно, живут они здесь.

   Вернувшийся Макар Андреич рассеял мои сомнения:

   - Брат с сестрой вернулись с занятий. Их гимназии по соседству и уроки завершаются одновременно.

   ***

   Сидеть просто так в пустом зале было скучно, а впечатлений на сегодня мне достаточно. Пустая же кухня с котлом горячих щей на плите навевала тоску. Макар, найдя на кого оставить эту тоскливую картину, колол дрова на заднем дворе, а я, обнаружив бочку селёдки и ларь с картошкой, отыскал горчичный порошок и растительное масло с уксусом. Привычно освободив нарезанные ломтики от шкурки и костей, замариновал жирную мясистую рыбку в горчичном соусе. Вечером случается, что несколько посетителей зайдёт, как сказал хозяин. Как раз пропитается и дойдёт до кондиции.

   Потом посмотрел на корзинку яиц и смешал майонез. Кто застал период перед развалом СССР и помнит волну непредсказуемых дефицитов, может помнить и этот немудрёный рецепт, главное правило которого -- мешать всегда в одну сторону. Прямо скажу, занятые руки отлично прогоняют из головы дурные мысли, в чём я остро нуждаюсь. Отварить свёклы, отыскать головку сыра и соорудить селёдку под шубой вообще получилось на автомате, только с крошением сыра поступил не по классике. Я его ножом напластал на доске, а потом досёк до кондиции, благо он оказался достаточно твёрдым и не слишком прилипал к лезвию. Потом сверху спустились переодевшиеся в русские костюмы гимназисты с гитарами и принялись за исполнение песен, направляя голоса в по-прежнему распахнутую на улицу дверь. Такая вот немудрёная попытка зазвать посетителей. Ну не кричать же с крыльца, как у балагана на ярмарке!

   Никто не заглядывает, вот и всё. И что ты будешь делать? А ведь ходят мимо люди! Что обидно, голоса у молодых людей прекрасные, звучат чисто и играют они великолепно, а вот как-то никого это за душу не берут.

   Чу! Слова знакомые, а явно не то! "Утро туманное" звучит абсолютно не так, как я привык реветь его за столом, когда во хмелю да в хорошей компании старых друзей с большим удовольствием драл глотку. Пошел разбираться.

   Как всё запущено! Мне показали ноты, в которых я ни петь, ни читать, и наизусть знакомый текст, принадлежащий перу, как выяснилось, Тургенева. Фамилия же композитора мне вообще незнакома. Напел я старую добрую песню, которая считается романсом, так как знал с самой, что ни наесть, юности, и ребятам понравилось. Да и нет там ничего сложного, это не загогулистая АББА, из мотивов которой кроме припева шлягера про деньги мне отродясь ничего не давалось.

   Потом я выдал им "Окрасился месяц багрянцем", "Огней так много золотых" и "Мохнатый шмель". Больше из старинных народных песен мне так сразу ничего не вспомнилось, и я до кучи выдал стройотрядовскую "пиратскую" - "Наш фрегат давно уже на рейде". Молодёжь схватывала на лету и освоила всё с первого раза, только успели переписать тексты, как Макар отвлёк меня от общения с талантливыми юными созданиями -- надо было обслужить группу "товарищей" в пронзительно смазанных сапогах, требовавших выпить и закусить, как следует. В них вся моя селёдка и ушла. И та, и другая.

   Началось с простейшего вопроса:

   - Голубчик, а вот это, вот то что вы нам сейчас подали, это что оно такое?

   - Селедка под шубой, сударь.

   - Почему под шубой? Зачем под шубой? Васькин, вы это слышали? Да отчего же под шубой?

   - Под какой шубой?

   - Под боярской шубой, милостивый государь.

   Спросите, как я успевал? Ну да, не мальчик уже, чтобы носиться как угорелый. А вы помните Бэрримора из фильма про собаку Баскервиллей? Да кто же его забудет! Так вот, замените слово "Сэр" на слово "Сударь" - всё становится на свои места. Кажется, затолканные в карман моего передника чаевые несколько превысили размер выручки. Не знаю -- я их не считая Макару отдал... Андреичу. Он-то другую компанию обслуживал и крутился, как наскипидаренный. Всего-то господин заглянул с дамой, а требования -- что тебе граф с графиней. И то им вино не то, и ещё что-то по-французски, но насчет погонять "человека" - это они мастера.

   Собственно, больше никого и не было, но хозяина они умотали до жалобного взгляда. Не то, что оказавшие нам честь своим посещением купеческие приказчики, завернувшие сюда по пути с пристани. Этим -- лишь бы в графине не пересыхало. А уж и огурчики, и капустку квашеную, и кашу... эту... не помню названия, что Макар готовил-старался, всё прибрали. Про осетринку и про икорку молчу -- ими ребятишки разминались. Подчистую выгребли, что было наготовлено и тут же попадали лицами... нет, тарелки выхватывать я успевал.

   Варенька принесла милые такие подушечки-думочки. Вот их-то мы с братом её Игорьком и протолкнули в пространство между столешницей и щекой почивающих. Ворочать этих кабанчиков я просто не решился, да и девать их было решительно некуда. Пускай проспятся. А мы закрываемся на сегодня.

   Макара я отправил отдыхать, он молодой, ему сон важен. А я по-стариковски высыпаюсь за четыре-пять часов. Гимназистам и подавно пора на боковую -- им на занятия вставать.

   Пока помыл посуду, пока прибрался, зашевелились гости. Глас естества призывает до ветру то одного, то другого. Выходят они на крепких ногах и больше не возвращаются. Наконец, я запираю входную дверь уже не в переносом, а в самом что ни наесть прямом смысле, и тоже поднимаюсь к себе.

   Знаете, поселили меня отнюдь не в каморке под лестницей. Вполне нормального размера комната с кроватью и письменным столом. Мягкая перина, теплое одеяло и чистое бельё. Даже ночную рубашку положили и колпак. Горшок под кроватью вызывает слезу умиления. Ну, раз так полагается, буду привыкать к здешним порядкам. Это я не про горшок. Он мне без надобности.

   Несмотря на несомненный успех в деле устройства меня любимого в неизвестном городе глубокой старины, я испытываю смутное беспокойство, и связано оно с именем девушки. Не подумайте про всякие глупости -- эта сестра своих братьев всего-то года на три старше моей внучки. Но чувство, что с Варварой Андреевной из девятнадцатого века я каким-то неведомым образом знаком, меня не покидает. Хотя внешность её решительно никого и ничего не напоминает. Чудеса!

   Глава 2. Крамольные мысли.

   Проснулся я, когда уже светало.