Лариса Петровичева. Музыка мертвых
Лариса Петровичева. Музыка мертвых
Доктор Август Вернон любил говорить: «Два года назад в столице одна девушка убила своих родителей, которые запрещали ей заниматься музыкой. Вот такие дела меня интересуют». И будто по заказу зима приводит в провинциальный Эверфорт серийного убийцу. Доктор начинает расследование, но пока у него есть только вопросы: проститутка, редактор газеты, разносчица пирогов – неужели между ними есть связь? И что соединяет их со столичным преступлением? Возможно, ответы на них знает великий музыкант и композитор Эрик Штольц – который совсем не тот, кем кажется.Содержание:
Лариса Петровичева. Музыка мертвых (роман)
Роман, излание 2021 год (год написания: 2019)
М.: Эксмо, 2022 г. (апрель)
Серия: Колдовские миры. Новое оформление
Тираж: 2000 экз.
ISBN: 978-5-04-164759-9
Внецикловый роман.
Первое издание
М.: T8 RUGRAM, 2021 г. (апрель)
ISBN: 978-5-517-03431-1
Страниц: 292
Внецикловый роман.
Иллюстрация на обложке Е. Труфановой.
Лариса Петровичева. Музыка мертвых
Глава 1
АНАТОМ И КОМПОЗИТОР
— Девки-то мои совсем с ума свихнулись.
Бургомистр Говард потянулся к аппетитно запотевшему графинчику перцовой водки и с удовольствием наполнил рюмки. Август Вернон, который откинулся в кресле, отдыхая после сытного второго блюда, одобрительно качнул головой. Перцовка бургомистра была такой, что душу за нее заложишь.
Они приятельствовали много лет — их дружба зародилась почти сразу же, как только Августа сослали в эти угрюмые северные края. Казалось бы, что общего может быть у ссыльного революционера и бургомистра? Если бы Августу сказали, что однажды он, вольнодумец и бунтарь, подружится с чиновником, которому по должности положено быть верным псом короны, то он бы только покрутил пальцем у виска.
А вот ведь, подружились. Обедают вместе, водочку пьют. Вот что делает с людьми провинциальная скука. Сводит и соединяет тех, у кого вроде бы нет ничего общего.
— С чего бы? — полюбопытствовал Август. Говард устало вздохнул.
— Ну, я же тебе рассказывал. В наши края приезжает Эрик Штольц.
— О да! — воскликнул Август. — Девицы на него падки, я слышал. Надеются, что он поиграет с ними так же, как на своем рояле. Умелые пальцы — это профессиональное.
Говард покосился на него с неудовольствием.
— Я ему, знаешь ли, все пальцы тогда переломаю, если что случится. И засуну, куда солнышко не смотрит, — хмуро пообещал он и тотчас же добавил с искренним уважением: — Виртуоз! Гений, какого не знавал белый свет! И в нашем захолустье, представляешь?
Август представлял. Эверфорт был типичным провинциальным городком: медведь на гербе, медведи иногда заходят в город из лесов, и люди тоже похожи на медведей. Он понимал, почему бургомистр поспешил завести дружбу с каторжником: Август повидал свет и людей, многое знал и мог развеять ту скуку, которая, кажется, тут пластами лежала.
Эрик Штольц был великим музыкантом и композитором. Молодой, чуть старше двадцати, он произвел фурор во всех странах. Гениальная игра на рояле, невероятная по красоте и силе музыка, признание слушателей и искренняя любовь во всех слоях общества, от коронованных особ до простолюдинов — и теперь такой человек едет в Эверфорт. Не просто ради концерта, а жить.
Чудны дела Господни. Или гений просто с жиру бесится?
— И девки мои чокнулись на радостях, — продолжал бургомистр, накладывая на тарелку Августа белые и розовые пласты соленой рыбы. Он не признавал быстрого завершения обеда: есть следовало так, чтоб потом не мочь шевельнуться и дышать через раз. — Гоняют модисток, заказали новые платья, весь дом пропах какой-то дрянью для волос. Не дом стал, а модная лавка, прости Господи! Надеются, что он их увидит, таких красавиц. И не ослепнет от ихней прелести. А как их, спрашивается, не увидеть, мы в первом ряду сидим.
Насчет красоты своих дочерей Говард не обольщался: все три девицы пошли в папашу и были похожи на молодых медведиц. Круглые лица, словно нарисованные по циркулю, крепкий таз, ноги-колонны и гренадерский рост — единственным привлекательным в девушках были густые русые волосы до колен. Самый «соблазн» для столичного виртуоза, к которому, по слухам, принцессы и герцогини становились в очередь и оставались довольны.
— Да, у него много поклонниц, — уклончиво ответил Август. — Я слышал, ему одна даже бросила панталоны на сцену. Охрана потом ее еле оттащила, так и прыгала.
Говард охнул и закрыл лицо ладонями, покачивая головой от бесстыжести современных нравов. Да, столичное обращение было ему в новинку. Как говаривал один из водевильных героев: «Деревня, не поймет-с»!
— Если мои что-то такое отчебучат, поубиваю, — сурово пообещал бургомистр и решительно опрокинул стопку. — Ты подумай только, спят с его дагерротипами! Купили в книжном, в рамочку — и под подушечку. Все трое. Говорю же, свихнулись. Говорю им: вы на себя-то посмотрите, дуры! Куда вам с вашими физиономиями до столичной особы! До такой особы! Да он принцессами и королевнами не соблазнился, а на вас прямо бросится!
Да, Говард всеми силами развивал в своих детях критическое мышление, правда, Август имел основания полагать, что это должно работать как-то иначе.
— Так что жду концерта, — вздохнул Говард и с каким-то детским мечтательным теплом добавил: — Надо же, такой человек и в нашем медвежьем углу! Прямо не верится, что увижу.
Август понимающе кивнул. Бургомистр был человеком очень простым, практически примитивным, но перед наукой и культурой испытывал чуть ли не религиозное уважение и трепет. Именно его стараниями в Эверфорте возникли две школы, библиотека и колледж богословия, да и книжный магазин в центре города не пустовал — еще одна причина, по которой Август относился к своему другу с искренним теплом.
— Такие, как он, не видят ничего, кроме рояля, — заверил его Август. — Все наше земное копошение им так — тьфу.
Говард недоверчиво посмотрел на него и поинтересовался:
— Что, даже насчет водочки ни-ни? Ни раза, ни полраза? Только музыка?
Август ухмыльнулся. Профессиональная возня с человеческой подноготной в прямом смысле слова сделала его циником и дрянью.
— Ну, ты на святое-то не покушайся, — хмыкнул он. — Водочку люди культуры очень уважают. Вскрывал я как-то одного поэта — так там печень была больше медвежьей. А ведь как писал, как писал! Ему тоже панталоны бросали, когда он выступал.
— Вот и слава богу, — вздохнул Говард с видимым облегчением и спросил: — А тебя, я вижу, музыка не сильно привлекает?
Август неопределенно пожал плечами.
— Два года назад, — сказал он, — в столице одна девушка убила и расчленила своих родителей. Сама — в бега. За то, что они запретили ей музицировать и велели не маяться дурью, а выходить замуж Вот такая музыка мне интересна. Вернее, что творится в голове у таких музыкантов.
Говард развел руками.
— А может, это не она убила? — предположил он и, поежившись, признался: — Я вот не представляю, как можно мамку с батькой убить да потом на куски покрошить. А тут еще и девушка… Может, кто другой убил, а на нее свалили?
Август усмехнулся. Его друг стремился видеть в людях только хорошее — поэтому они и подружились. Мало кто мог разглядеть человека в ссыльном каторжнике, а вот Говард разглядел и не пожалел об этом.
— Свидетели говорят, они каждый день скандалили. И однажды она сказала, что поубивала бы их всех за музыку.
Говард отмахнулся.
— Да ну. Мало ли что в скандале-то скажешь? Моя-то вон, бывает, кричит, что всю шерсть мне повырывает, ну и что? Тридцать лет живем, как голуби. А двоих взрослых убить — тут все-таки мужская сила нужна, я полагаю. Лепят девке убийство, да может, ее самой в живых уже нет.
Август усмехнулся.
— В общем, вот она, сфера моих интересов. Это захватывает намного сильнее музыки.
Говард посмотрел на него с каким-то отцовским пониманием. Дескать, ну такой вот сын уродился, ничего не поделаешь уже. Будем жить с тем, что есть.
— Но на концерт его ты придешь? — спросил он. — Завтра, помнишь?
— Приду, — ответил Август. — Скуку надо как-то убивать, а это отличное оружие.
Он не стал рассказывать бургомистру о том, что девушка, убившая родителей за музыку, была родной сестрой великого Эрика Штольца. Скандал вышел страшный, его замяли только при участии высоких особ и больших денег, так что не стоило раздувать все это заново.
Штольц приехал в Эверфорт вечером следующего дня: поезд сделал вынужденную остановку в пути, и звезда отправилась в музыкальный зал при библиотеке прямо с вокзала. Здесь столпился чуть ли не весь город. Даже те, кому сроду не было дела до музыки, пришли посмотреть на человека, которого обожал весь мир. Все подходы к библиотеке были запружены народом, и Август подумал, что никогда не видел столько красивых девушек сразу. Девицы штурмовали двери, и от их восторженных улыбок, духов и цветов, столь редких на севере среди зимы, начинала кружиться голова. Кто-то экзальтированно готовился упасть в обморок, а семеро полицейских — все отделение Эверфорта, понятия не имели, как им следить за порядком. Во всяком случае, вид у них был весьма оторопелый.
В фойе развернулась бойкая торговля дагерротипами и открытками, и девицы радостно открывали кошельки и вынимали монеты, чтоб потом класть под подушку портрет своего кумира с автографом. Август поднялся по лестнице к музыкальному залу, мельком посмотрел на себя в высокое мутное зеркало в тяжелой бронзовой раме и вспомнил, что в последний раз был на таком концерте еще в столице, до восстания и своей ссылки. Господи, сколько же лет назад это было? Тогда он был преуспевающим доктором, тогда он был молод, энергичен и верил в то, что может сделать мир счастливым и свободным. Стоит только протянуть руку и шагнуть вперед — и все получится. У тебя будет все, о чем ты мечтаешь.
Теперь ему тридцать восемь, он живет в глухомани, ни о чем не мечтает, и спина, когда-то исхлестанная шпицрутенами, болит в непогоду. Девушка, в которую Август был влюблен, оставила его сразу же после поражения мятежников, не желая иметь ничего общего с врагами государства — с тех пор он не любил. Походов в «Зеленый огонек» два раза в неделю было вполне достаточно для плоти, а свою душу он давно считал мертвой. Август усмехнулся своему отражению и прошел в зал.
У него было место во втором ряду. Устроившись в кресле, Август посмотрел по сторонам и пожалел о фляге с ромом, оставленной во внутреннем кармане пальто. Семейство бургомистра с шумом размещалось в первом ряду: Говард вчитывался в программу концерта на плотном белоснежном листе, почесывая проплешину и качая головой; госпожа Хелен, мать семейства, никак не могла устроиться в кресле так, чтоб не мять платье; три девицы-грации восторженно щебетали, едва не падая в обморок от предвкушения, а их братья выглядели важными и хмурыми, осознавая всю ценность события.
От запаха цветов и духов у Августа начала кружиться голова. Он откинулся на спинку своего кресла и устало прикрыл глаза. Возможно, стоило остаться дома или пойти в «Зеленый огонек». Хотя… Он обернулся на галерку: все работницы борделя были здесь, толпились разноцветной стайкой райских птичек — разодетые по последней моде, причесанные и с фальшивыми бриллиантами на шеях и пальцах. Хозяйка «Огонька» либо радела за культуру, либо показала товар лицом для столичной штучки.
«На что ему твои шлюхи, — мрачно подумал Август, глядя, как госпожа Аверн обмахивается веером, бросая оценивающие взгляды на своих пташек и кокетливые — на господ — Он едва не женился на принцессе Кэтрин».
Откуда-то послышался тонкий звук — словно звякнул и умолк колокольчик В зале тотчас же воцарилась торжественная тишина — у Августа мелькнула неуместная мысль, что зал сделался похожим на склеп. Даже бургомистровы дочки-медведицы прекратили возню.
Штольц вышел к роялю быстрым энергичным шагом, почти бегом. Чуть выше среднего роста, очень стройный, с кудрявыми каштановыми волосами до плеч, он показался Августу кем-то вроде сказочного эльфа. Зал дружно ахнул, а затем разразился такими аплодисментами, что у Августа заложило уши. Он недовольно сморщился и снова вспомнил о своей фляге — в такие-то моменты она и нужна.
Поклонившись, Штольц сел на рояль и, опустив пальцы на клавиши, несколько мгновений сидел просто так, словно пытался понять, куда это его занесло и что он должен делать. Августу показалось, что зрители даже дышать перестали, боясь спугнуть то чудо, которое сейчас начало зарождаться у них на глазах.
Первые аккорды были осторожными — Штольц будто бы прокладывал путь в ту страну, которую видел он один, и боялся сделать неверный шаг. Но постепенно мелодия, такая робкая, воздушная и трепетная сначала, наполнялась силой и властью, обретая насыщенное и густое звучание. Если сперва это была мартовская капель, то вскоре она стала грохотом водопада — она обняла и повела туда, где каждый человек был счастливым и хорошим, в солнечный день, в юность, к любви и свету.
Не было ни зала, ни людей, ни рояля, не было даже Штольца, который играл с закрытыми глазами, погрузившись в некое подобие транса, — была только музыка и слушатель, и музыка заняла собой весь мир. Не осталось ни печали, ни горя — ничего, кроме музыки и слабого, растерянного человека, которого она поднимала до недостижимой, почти божественной высоты.
Август неожиданно понял, что плачет. Он запрокинул голову, закрыл глаза ладонью — на мгновение ему сделалось невыносимо стыдно от того, что кто-то увидит его слезы. Он вдруг сделался одновременно несчастным и счастливым, потому что музыка открыла все раны его души, вычистила скопившийся яд и исцелила их.
Ноктюрн закончился, но рояль еще звучал последними отголосками нот, и слушатели в зале не могли пошевелиться. Потом кто-то на галерке вскочил и заорал во все горло слезливым срывающимся ГОЛОСОМ:
— Браво! Браво! — и зал накрыло волной аплодисментов. Август поднялся вместе с остальными — все были взволнованы, никто не мог усидеть на месте. Штольц встал из-за рояля, шагнул к зрителям, поклонился, махнув растрепанной копной волос, и улыбнулся какой-то растерянной, почти детской улыбкой. Какая-то девица уже бросилась к нему, заливаясь слезами, — полицейские, которых бургомистр благоразумно расставил по залу как раз для такого случая, не успели ее придержать, и девица на радостях едва не снесла Штольца своим букетом.
Август опустился в кресло, не чувствуя ног. Неудивительно, что Штольца обожал весь мир, государи жаловали титулы, а дочери семейств бросали дома и ездили за своим кумиром на гастроли. Эта музыка брала в плен, овладевала душой и телом, эта музыка звучала из самых потаенных глубин, делая человека настолько открытым, что становилось страшно.
Это было сильнее магии и любви. Август провел ладонями по лицу, пытаясь опомниться. Надо было взять себя в руки, он, в конце концов, не курсистка, которая бросает звезде панталончики. Второй ноктюрн Август слушал уже спокойнее — легкая и грустная мелодия была посвящена принцессе Кэтрин, об этом соседка Августа шепнула своей приятельнице, осторожно промакивая глаза кружевным платочком.
«Прекрасный способ остаться в веках, — подумал Август. — Главное, чтоб тебя полюбил гений. Потому что создавать такое без любви — нет, невозможно».
Без любви можно только уничтожать. Те, кто когда-то бросил Августа и его товарищей в горнило мятежа, прекрасно это понимали. Жаль, что сам Август осознал это гораздо позже, когда лежал в госпитале, изувеченный проходом сквозь строй, тихонько выл от боли, пожиравшей его тело, и не понимал, что еще держит его в этом мире.
Возможно, это была музыка, которой только предстояло зазвучать. Возможно, Август выжил для того, чтоб однажды услышать игру Эрика Штольца.
* * *
Концерт закончился через полтора часа, и еще час Штольц раздавал автографы восторженным поклонницам. Проходя мимо девичьей толпы, окружившей Штольца облаком цветов, духов и любви, граничившей с безумием, Август услышал:
— Эрик, а у вас есть невеста?
До Августа донесся мягкий смех.
— Нет. У меня есть только музыка, это главная моя любовь.
Август только хмыкнул. Ну конечно. Самые лучшие девушки Хаомы вешаются на шею, а он выбирает только музыку. Врал бы поизящнее, что ли, раз уж взялся врать.
Большой ужин в честь высокого гостя в доме бургомистра начали ровно в девять вечера. Говард превзошел самого себя — усаживаясь за стол, Август поразился количеству блюд. Рыба, мясо, свежие фрукты, которые зимой на севере стоили целое состояние, лучшие вина — бургомистр выставил все, что в изобилии скрывали его погреба. Когда они входили в большую столовую, то Говард придержал Августа за локоть и негромко произнес:
— Я нашего гостя посажу между тобой и собой. А то боюсь, девки мои его живым не выпустят. Очень уж решительно настроены, даже страшно.
Август понимающе кивнул. Судя по румянцу и горящим глазам, прекрасные девы были готовы на все. Пожалуй, их подруги, которым не повезло ужинать с великим музыкантом, сейчас умирают от зависти.
И теперь Штольц сидел рядом с Августом, задумчиво крутил серебряную вилку в изящных длинных пальцах и смотрел по сторонам с таким смущенным видом, словно не понимал, как попал на ужин в свою честь, когда только что был в стране своей музыки. Сейчас, когда Штольц был совсем близко, Август видел, что молодой композитор очень хорош собой. Мягкие черты лица, задумчивые карие глаза, тонкий нос с небольшой горбинкой, светлая кожа — Штольц был похож на ангела, какими их рисуют современные подражатели классическим художникам. Дочери Говарда, которых предусмотрительно усадили почти в конце стола, смотрели на Штольца так, словно он был шоколадным тортом.
«Не повезло тебе, парень», — подумал Август, заметив на указательном пальце музыканта тонкое золотое кольцо с маленьким виноградным листком. Виноград был одним из символов королевского дома, и кольцо, должно быть, подарила принцесса Кэтрин, прощаясь с возлюбленным. Интересно, играют ли ей дворцовые музыканты тот грустный ноктюрн? Вспоминает ли она о своей любви или уже утешилась? Наверно, утешилась — в юности любовь долго не живет. Штольц поймал взгляд Августа, доброжелательно улыбнулся, и Августу отчего-то сделалось не по себе, словно музыкант невзначай прикоснулся к нему там, где не имел права касаться.
— Друзья! — Говард поднялся с бокалом из-за стола; стол едва заметно качнулся — гости вовремя успели подхватить свои бокалы и не расплескать вино. — Сегодня у нас праздник В Эверфорт приехал великий человек, и то, что все мы будем жить с ним вот так, запросто, по соседству — это великая честь. Господин Штольц, — Говард посмотрел на Штольца со смущенной улыбкой и продолжал: — Тут у нас, на севере, народ простой. Если нам что-то нравится, то мы так и говорим, без особенных словес: нам нравится. Ну и если не нравится, тоже говорим как есть, не чинясь. Так вот, мы все вам очень рады. А концерт сегодня… — Говард замялся, подбирая слова. Август знал, что бургомистр готовил речь, но, видно, теперь вся она вылетела у него из головы от волнения. — Ну это что-то потрясающее. Я плакал от счастья, честное слово. Вы всех нас будто в Господни сады подняли.
Кто-то из собравшихся шмыгнул носом от высоких чувств. Август видел, что вся знать Эверфорта растрогана до глубины души. Штольц опустил глаза к тарелке, на его щеках появился румянец. Август заметил на щеке музыканта тонкую припудренную царапину — должно быть, порезался, когда брился.
— Спасибо вам, — сказал он. Голос был мягким, каким-то очень бархатным, ласкающим. Неудивительно, что девушки теряют голову, когда Штольц говорит с ними. — Я действительно тронут, спасибо. Надеюсь, Эверфорт станет для меня настоящим домом.
Жители города не любили долго болтать, когда на тарелках стынет мясо, и начался ужин. Застучали ножи, в бокалы полилось вино. Август резал стейк на полоски и чувствовал, что ему не по себе. Он сам не знал почему — душа была не на месте, что ли.
Да и была ли у него душа? Все эти годы Август был уверен, что душу у него выбили шпицрутенами, таща сквозь строй — а Штольц взял и достал ее своей музыкой, словно жемчужину из раковины, и открыл во всей красоте так, что Август до сих пор не мог опомниться.
Это было непривычным и потому неправильным.
— Почему именно Эверфорт? — поинтересовался Август, когда Штольц обернулся к нему и с мягкой, чуть смущенной улыбкой попросил передать перец. Музыкант пожал плечами.
— А почему бы и нет? — ответил он вопросом на вопрос.
— У вас большой выбор, — сказал Август отчего-то резче, чем собирался. — Это я вынужден тут сидеть и не копошиться, а перед вами лежит весь белый свет. Август Вернон, здешний анатом. К вашим услугам.
Штольц рассмеялся, и на щеках у него проявились ямочки — мягкие, почти женские. Августа что-то ощутимо кольнуло под ребро.
— Надеюсь, что мне не понадобятся ваши услуги, — сказал Штольц. — Ну а что до вашего вопроса, то меня всегда вдохновлял север. Наконец-то я смог приехать сюда и буду работать. Согласитесь, здесь очень красиво. Гораздо красивее, чем на юге.
Август понимающе кивнул и опрокинул стопку перцовки. Дьявольщина, да что с ним такое!
Он вдруг обнаружил, что сказал:
— Нет, я терпеть не могу такую музыку.
За столом сразу сделалось как-то очень тихо. Среди высшего общества Эверфорта Август вполне предсказуемо имел репутацию язвительного вольнодумца и говорил все, что было у него на уме: дальше ссылать уже некуда, а единственного анатома на весь регион, который знает свое дело, надо ценить, холить и лелеять. Но вот чтобы так открыто хамить дорогому гостю — такого не ожидали даже от него. Августу показалось, что от удивления люди сделались даже ниже ростом.
Но Штольц только улыбнулся, сразу же сделавшись очень юным и беззащитным, и поинтересовался:
— А почему?
— Дружище, ты бы это… — сказал Говард и замахал рукой слуге, тот сразу же поскакал в сторону Августа с бутылкой хорошего вина, чтоб понадежнее закрыть несносному грубияну рот. — Вот, винца выпей да закуси как следует, чего бог послал. Эрик, вы не обращайте внимания, Август у нас человек хороший, душевный, но иногда такое ляпнет, хоть святых выноси. Мы-то уже привыкли, что у него натура такова, ничего не поделаешь. Не со зла же.
И он выразительно посмотрел на Августа — так, словно хотел покрутить пальцем у виска и искренне поражался такой неслыханной грубости.
— Нет-нет, — улыбка Штольца сделалась еще шире, и он произнес: — Моя музыка и не обязана вам нравиться, Август. Мне просто любопытно.
Август откинулся на спинку стула и промолвил, хмуро чертя вилкой по тарелке среди кусочков стейка:
— Я от нее мягким делаюсь. Мягким, слабым, как устрица без ракушки. Словно вы сняли с меня мое жалкое тряпье и поставили на площади. И я стою, и есть только я и ваша музыка. И не знаю, что будет дальше, и будет ли вообще. Вы обнажили мою душу, а что с ней делать потом, я уже не знаю. И никто не знает.
За столом было тихо-тихо. Потом жена полицмейстера сказала:
— Я-то думала, Август, вы обидеть хотели. А вы похвалили, да еще и как похвалили.
Август мрачно посмотрел в ее сторону и ничего не ответил. Штольц дотронулся до его запястья, и от этого прикосновения у Августа что-то сжалось в животе.
— Вы все правильно поняли, доктор Вернон, — искренне произнес Штольц. — Именно этого я и добивался. Именно об этом и есть моя музыка.
Он помедлил и добавил:
— Спасибо вам.
Август угрюмо покосился на него и промолчал. Говард понял, что скандала, слава богу, не случилось, и энергично замахал слугам. Принесли перемену блюд, в бокалах бойко и весело зашипело золотое южное вино, зал наполнился разговорами, и застолье потекло по своему привычному руслу: беседы, хмель, звон бокалов и рюмок.
Под сердцем по-прежнему возилась невидимая игла, колола, дергала.
Август не знал, откуда она там взялась.
* * *
Они встретились на следующий день. После торжественного ужина Август вышел на спящую ночную улицу, постоял под фонарем, чувствуя, как на лицо оседают снежинки, и, подумав, отправился в «Зеленый огонек». Тянущее чувство, которое зародилось в груди, следовало вытряхнуть — а умелые руки и гибкие тела продажных красавиц помогали в таком случае лучше всего.
Август провел ночь с Присциллой, самой красивой и популярной работницей в заведении госпожи Аверн, заснул под утро в ее объятиях и, проснувшись, обнаружил, что к нему вернулось привычное язвительное расположение духа и свежесть ума. Он снова был собой, музыка Эрика Штольца больше не имела над ним власти.
— Я тебя видела вчера на концерте, — мурлыкнула Присцилла, томно потягиваясь среди скомканных простыней и глядя, как Август отсчитывает купюры на прикроватный столик — Штольц прекрасен, правда? Мы все плакали.
— Ты не в том месте открываешь рот, — сообщил Август намного злее, чем собирался.
Присцилла ему нравилась, и он не хотел ей хамить — но вот так получилось, он и сам не понял почему. Но Присцилла перевернулась на живот и посмотрела на него с многообещающей улыбкой.
— Я просто шлюха, Август, — сказала она без следа обиды. — Где скажешь, там и открою.
Пришлось задержаться еще на полчаса и пятнадцать карун, но общение с Присциллой того стоило.
Зимнее утро было свежим, ярким и морозным. Солнечный свет рассыпал бриллиантовые искры по заснеженным крышам домов, воздух пах глинтвейном и свежей выпечкой из соседней пекарни, и Август решил не искать экипаж, а прогуляться до анатомического театра пешком. Торопиться было некуда — в Эверфорте никто не умер, вскрывать было некого, и Август надеялся, что никакой особенной работы у него сегодня не будет.
Он увидел Штольца выходящим из книжного магазина и пожалел, что ему уже некуда свернуть. Август добился нервного равновесия, это обошлось в двести карун за ночь, но сейчас он чувствовал, как все его спокойствие утекает куда-то прочь, уступая место тянущему ощущению за грудиной.
— Здравствуйте, Август! — улыбнулся Штольц так, словно Август был его лучшим другом, которого невероятно радостно встретить. Он был таким же, как и вчера: добродушным, легким, таким, словно земное притяжение на него не действует.
И держался так же, как и вчера, — спокойно и дружелюбно. «Конечно, ему ведь надо завести друзей на новом месте», — подумал Август и ответил:
— Здравствуйте, Эрик Ранняя вы птаха, как я погляжу.
Штольц кивнул, и они неторопливо побрели в сторону площади святого Никоса. Темная громада собора сейчас казалась невесомой, почти парящей в морозном воздухе, и в распахнутые настежь двери было видно россыпь огоньков над кандилом. Штольц снял дом на Малой Лесной улице — четверть часа спокойной ходьбы от площади. Августу вдруг захотелось вернуться в «Зеленый огонек», в горячие объятия Присциллы или какой-то из ее товарок, а может, засесть в ближайшем кабачке и напиться до изумления.
Он не знал, что с ним происходит. Это было хуже всего.
— Утром мне лучше работается, — сообщил Штольц. В пакете, который он держал в руках, Август заметил стопку бумаги. — И этот снег, мороз… Вдохновляет!
— Все, как вы ожидали? — спросил Август. Штольц кивнул, и на его губах появилась смущенная, почти девичья улыбка.
— Да. Так, словно север создали по моему заказу. Так, как я и мечтал.
— Достаточно творческая точка зрения. И романтическая, — усмехнулся Август. Две девицы в шубках и теплых клетчатых юбках, шагавшие по другой стороне улицы, узнали Штольца и замерли, как зачарованные, глядя ему вслед с таким глубоким, почти религиозным восторгом, что становилось не по себе. «Явно хорошо воспитаны, — подумал Август. — Медведицы Говарда бросились бы на шею».
Некоторое время они шли молча, а затем Август все-гаки не вытерпел и достаточно бесцеремонно поинтересовался:
— Так что же все-таки случилось с вашей сестрой?
Штольц посмотрел на него так, словно Август его ударил. На мгновение ему сделалось стыдно — словно он обидел ребенка, жестоко посмеявшись над тем, что было для него важно.
— А, вы знаете, — вздохнул Штольц, и его лицо на мгновение сделалось усталым и постаревшим. Август кивнул.
— Профессиональный интерес, видите ли. «Ежедневное зеркало» писало об этом, и мне стало любопытно, что же творится в голове у девушки, когда она рубит родителей на части.
Штольц нахмурился, как-то сразу же став похожим на тень самого себя. Август понял, что причинил ему сильную боль, и вдруг ему стало хорошо — так, будто он поступил очень правильно.
— Я ее почти не знал, — негромко ответил Штольц, не глядя в сторону Августа. В голосе появились жесткие неприятные нотки. — Мы воспитывались раздельно, я много лет провел в монастыре. Так что я не могу сказать, что творилось у нее в голове.
Комментарии (0)