Константин Буланов. Балтийские кондотьеры

В Таллинне Иван решил передохнуть перед последним рывком к родным берегам и с превеликим удовольствием погулял по городу, где посетил памятник, установленный в память об экипаже пропавшего без вести сто двадцать лет назад броненосца «Русалка» [«Русалка» — броненосная лодка (броненосец береговой обороны), затонувшая 7 (19) сентября 1893 года во время шторма.]. Памятник благополучно пережил Первую мировую, Гражданскую и Великую Отечественную войны, и даже новые власти страны не посягнули на память русских моряков. Более того — подкидывали средства на содержание всей композиции в относительном порядке, что не могло не радовать. В конечном итоге, набравшись впечатлений и затарившись топливом и провиантом, он завалился спать, так как собирался выйти пораньше, чтобы попытаться добраться до Кронштадта за один день. Вот только неожиданно подвел будильник, и потому отдать швартовый удалось лишь в половину девятого утра.

Первый час пути прошел спокойно — тихое море и синее безоблачное небо грели душу и радовали глаз. И потому внезапное появление прямо по курсу натуральной стены из тумана оказалось настоящим шоком. Причем создавалось такое впечатление, что туман, подобно живому существу, сам наползал на небольшой катер. Возвращаться в Таллинн совершенно не хотелось, и, понадеявшись на недорогую спутниковую систему навигации, прикупленную еще год назад, Иван вошел в туман, мгновенно осознав, что сильно переоценил свои способности — управлять, ориентируясь лишь по спутнику и не видя даже носа своего катера, оказалось невозможно чисто с психологической точки зрения. Туман был настолько густым, что казалось, его можно черпать ложкой. На некоторое время паника застила разум, и чтобы не натворить бед, Иван принял решение остаться на прежнем курсе, хоть тот и вел чуть ли не напрямую в Хельсинки, а не к родному Санкт-Петербургу.

Глава 1

ЖИВЫЕ И МЕРТВЫЕ

Донимавшая Иениша весь последний год головная боль вновь дала о себе знать с самого утра, и оттого настроение было препаршивым. Стук в дверь отдался в голове такой болью, будто Иениш не отдыхал последние дни, а беспробудно пил. Причем пил исключительно горячительные напитки, от которых на следующий день неизменно навещает Бодун Иванович. С трудом поднявшись с кровати, капитан 2-го ранга посидел несколько секунд, чтобы справиться с накатившей слабостью, и, наконец, смог заставить себя дойти до двери. Будучи не только командиром корабля Российского Императорского флота, но и дворянином, Виктор Христианович тем не менее никогда не имел в кармане лишних денег, и потому слуг в его семье не держали. Что, впрочем, было в порядке вещей для большинства как флотских, так и армейских офицеров, живущих исключительно на положенное им жалованье. Супругу же с детьми он отправил назад в Петербург еще несколько дней назад, потому, когда вестового не было под рукой, все приходилось делать самому, независимо от самочувствия. Удерживая на лбу намоченное холодной водой полотенце, капитан 2-го ранга отворил дверь квартиры и увидел на пороге того самого положенного по занимаемой должности вестового.

— Ваше высокоблагородие, господин старший офицер послал за вами и велел напомнить, что мы должны сняться с якоря через два часа, — оттарабанил вытянувшийся по стойке смирно матрос.

— Да, братец, помню. Все помню, — с тяжелым вздохом протянул Иениш и, пригласив вестового зайти в квартиру, вернулся в свои апартаменты. Багаж был уже собран, оставалось только надеть мундир да присесть на дорожку. Окинув взглядом комнату, он помассировал виски и понял, что больше сюда не вернется. Тогда, в самом конце морской кампании, при заключительных зачетных стрельбах, у него произошел особенно сильный приступ, из-за чего пришлось надолго слечь в кровать. Все доктора, к которым он обращался, после продолжительных, но не приносивших результатов процедур, лишь разводили руками, советуя оставить мостик корабля и перейти служить на берег. Для капитана 2-го ранга, разменявшего пятый десяток, это означало окончательно распрощаться с будущей карьерой и делом всей жизни. Однако судя по тому, что, несмотря на болезнь, то и дело отправлявшей командира «Русалки» на койку, никто не пытался поставить вопрос о его непригодности к службе на кораблях, командованию Иениш виделся ценным и незаменимым специалистом. Все же далеко не любого офицера ставили командовать кораблем в учебно-артиллерийском отряде Балтийского флота. Подобная должность давала немало, но и требовала многого. И всей своей жизнью он доказал, что достоин своего звания и должности, если не большего. Морское училище, Морская академия, Михайловская артиллерийская академия, участие в кругосветном плавании и двадцать два года беспорочной службы — все это выделяло его среди сотен и тысяч офицеров Российского Императорского флота, имевших куда как более скромные познания в науках и материальной части, не говоря уже об опыте. Он прекрасно знал, что ввиду нехватки кораблей на флоте и избытка офицеров, вынужденных прозябать на берегу, на его должность мгновенно найдутся десятки желающих, стоит командованию принять решение о его списании на берег, и потому, несмотря на мучившею его болезнь, из последних сил старался выполнять свои обязанности с максимальной эффективностью. Все же в конечном итоге именно он отвечал за выучку и навыки тех, кому предстояло служить России на всех прочих кораблях флотов и флотилий его необъятной родины, и потому оставить мостик на попечение недостаточно подготовленного офицера не имел никакого морального права. Но в последнее время мигрень накатывала все чаще, так что намедни он даже был вынужден подать рапорт на имя командовавшего учебно-артиллерийским отрядом Балтийского флота, контр-адмирала Бурачека Павла Степановича, с просьбой заменить его в предстоящем выходе. Составляя рапорт, Иениш понимал — это конец. Командир, ослабший настолько, что не способен привести свой корабль назад в Кронштадт, уже не мог рассчитывать сохранить свою должность на следующий год. А ведь для ценза, столь необходимого для получения следующего звания, требовалось проплавать хотя бы еще один год, после чего уже можно было подумать о списании на берег. Но в то же время он не имел никакого права рисковать кораблем и экипажем, и потому рапорт был составлен и подан. Однако судьбе было угодно, чтобы броненосец вернулся на зимнюю стоянку под началом своего командира, поскольку назначенный для его замены капитан 2-го ранга Траубе внезапно слег с сильнейшей ангиной и еще долгое время вынужден был провести подальше от холодного моря с ветром и поближе к теплой кровати с микстурами.

В конечном итоге, после продолжавшейся несколько дней переписки с контр-адмиралом и командиром канонерской лодки «Туча» [«Туча» — канонерская лодка береговой обороны типа «Ёрш».], выход был назначен на девять часов утра 7 сентября. На Балтике уже начинался сезон штормов, и потому откладывать возвращение в Кронштадт становилось далее невозможно.

Хлопнув по коленям, он резко поднялся с кровати и покачнулся — все поплыло перед глазами, так что пришлось ухватиться за спинку тяжелого, сделанного из дуба, стула, чтобы не упасть. Простояв так с минуту, капитан 2-го ранга выдохнул и твердым шагом покинул спальню.

Пока вестовой занимался размещением небогатого багажа своего командира, Иениш сидел с закрытыми глазами в пролетке и глубоко дышал, пытаясь привести сознание и тело в норму. Как он ни старался держаться молодцом, путь до порта удалось перенести с трудом, что лишний раз подтвердило его полную неготовность к выходу в море. И только чувство долга все еще держало его на ногах. Из-за того что голова раскалывалась, ему даже пришлось совершенно отказаться от завтрака, так что на борт «Русалки» поднялся злой, голодный и мучимый болью человек, но никак не блистательный капитан 2-го ранга Российского Императорского флота.

Несмотря на то что первый участок пути казался совсем небольшим — всего пятьдесят миль, для столь старых кораблей, как «Туча» и «Русалка», не способных даже в далекой юности похвастаться скоростью более девяти узлов, он становился довольно продолжительным. Особенно это касалось броненосной лодки с ее совершенно изношенными механизмами. К тому моменту, как «Русалка» на черепашьем трехузловом ходе выползла с рейда, ушедшая вперед канонерка уже шла как минимум вдвое быстрее, и, судя по тому, что на ней собирались поставить паруса, «Туча» вскоре могла прибавить еще пару узлов, став абсолютно недосягаемой для броненосной лодки.

— Николай Николаевич, принимайте командование. — Передать командование старшему офицеру было единственным, на что у Иениша хватило сил, после того как он прибыл на корабль. Из-за недомогания он даже не смог присутствовать на мостике, когда мимо проходил вельбот с командующим эскадрой. Вновь показавшись на мостике после снятия с якоря, он кое-как продержался, пока «Русалка» выходила с рейда, но уже через час вновь был вынужден передать управление старшему офицеру. — Идем вслед за «Тучей», Николай Николаевич. Скорость у них, конечно, больше, но постарайтесь не отставать более чем на две мили. Судя по показаниям барометра, нас по пути может серьезно потрепать шторм, так что следует держаться как можно ближе к «Туче». Все же когда чувствуешь под боком плечо товарища, становится немного легче.

— Командир на корабле — первый после Бога и последний, кто имеет право покинуть его борт. Так что, Николай Николаевич, вы ступайте, а я еще немного задержусь на мостике моей «Русалки».

— Пожалуй, я тоже задержусь, — усмехнулся в ответ старший офицер и, проследив взглядом за тем, как очередная волна накрыла с головой пытавшегося вплавь добраться до лодки матроса, обратился к рулевому: — Ты, братец, тоже ступай. Мы с Виктором Христиановичем сами тут управимся.

— Слушаюсь, ваше высокоблагородие, — закивал матрос и только принялся отвязываться от поручня, как вновь накрывшая корабль волна переломила мачту. С хрустом та обрушилась прямо на мостик, придавив рулевого и отбив руку старшему офицеру, так что единственным не пострадавшим остался только сам Иениш.

Подставивший волне борт корабль раз за разом принялся получать ощутимые удары, раскачивающие его все больше и больше. В результате последние средства спасения были вынуждены отходить подальше от броненосца, чтобы не разбиться о его борт в щепки, подобно своей менее везучей товарке, оставляя на произвол судьбы остальной экипаж. При этом несколько выскочивших на палубу матросов, не видя иного шанса на спасение, принялись прыгать в воду, дабы вплавь добраться до кажущихся сейчас такими безопасными деревянных суденышек, но оказались отброшенными накатившей волной на борт корабля и мгновенно ушли под воду. Вот только даже тем счастливчикам, кому повезло найти место в спасательных средствах, оказалось не по силам бороться с разошедшейся стихией, несмотря на прилагаемые нечеловеческие усилия и трещащие от натуги весла. Очередная накатившая волна подхватила шестиметровый ял, как ничего не весящую щепку, и кинула его прямо в борт развернувшегося броненосца. Пройдя над скрывшимся под волной бортом «Русалки», шлюпка разлетелась вдребезги, столкнувшись с кормовой башней главного калибра. Возможно, кинь кто-нибудь взгляд на корму корабля в этот момент, его вывернуло бы наизнанку от жуткого зрелища тела матроса, насаженного на ствол, закрепленный на башне главного калибра, орудия противоминной артиллерии. Но пара пришедших следом четырехметровых волн мигом смыли малейшие упоминания о произошедшей трагедии, выскоблив корпус броненосной лодки до зеркального блеска.

Катер же, имея вдвое больше весел и изрядно мотивированных жутким зрелищем матросов, налегавших на них, увлеченный той же волной, смог проскочить в считанных сантиметрах перед носом броненосца, и теперь три десятка находившихся в нем человек, истово молясь, изо всех сил старались удержать катер по волне. Оставшиеся же на «Русалке» без малого сотня душ после отхода последней возможности на спасение оказались предоставлены самим себе.

Понимая, что раненый старший офицер, который с большим трудом смог отвязаться от поручня, не в состоянии в одиночку вытащить из-под обломков мачты потерявшего сознание рулевого, командир все же оставил свое место на мостике и помог Протопопову вызволить матроса и стащить с заливаемого волнами открытого мостика вниз, где им удалось укрыться от сшибающих с ног волн за носовой башней главного калибра. Там уже прижимались к холодной броне еще двое матросов из артиллеристов, с надеждой в глазах неотрывно следящих за двуцветным катером, который, преодолевая штормовые волны, сантиметр за сантиметром приближался к борту агонизирующего корабля.

Несмотря на то что повернувшийся бортом к волне броненосец, работая этаким волноломом, несколько смягчал удары стихии, приходившиеся на прикрывшийся его корпусом катер, подводить «Шмеля» для съема с тонущего корабля людей Иван попросту не мог себя заставить — слишком сильно его впечатлило зрелище разлетающейся в щепки шлюпки. Но и оставлять людей на погибель не позволяла совесть. Потому, коря ' себя на все лады одновременно за нерешительность и безрассудство, он подвел катер на полтора десятка метров к кораблю и, встав к тому носом, принялся потихоньку сокращать расстояние, то и дело давая задний ход, поскольку волны и так сносили обреченный корабль в его сторону. Тут главным было не упустить момент и не позволить бывшему попутчику оказаться слишком близко к внезапно начавшей казаться столь хрупкой скорлупке корпуса «Шмеля», дабы не отправиться в морскую пучину вместе с ним из-за пробитого или раздавленного борта.

Убедившись, что ему удалось нащупать безопасную дистанцию и подобрать постоянную скорость заднего хода, Иван прокричал в жилой отсек, где ютились ранее вытащенные из воды матросы, открывать люки по обоим бортам и выбрасывать в сторону носа канаты. Все же из-за конструктивных особенностей его катера прямо по курсу хоть что-либо видеть мог только он, да и то благодаря работающему на максимальной скорости дворнику, установленному вместе с новым лобовым стеклом взамен крошечного иллюминатора.

Впрочем, один спасательный круг на борту его катера уже имелся, как и один же спасательный жилет, потому в сторону броненосца вскоре полетели не голые тонкие канаты, за которые мгновенно деревенеющими в воде пальцами было практически невозможно зацепиться, а обладающие положительной плавучестью и знакомые любому моряку средства спасения, к тому же хорошо заметные на воде благодаря ярко-красному цвету.

Сказать, что столь толстый намек был мгновенно понят оставшимися на броненосце, значило не сказать ничего. Оба составлявших компанию офицерам матроса мгновенно, не раздумывая, прыгнули с короткого разбега за борт и, активно работая конечностями, погребли в сторону начавших тут же удаляться спасательных средств. И на сей раз стихия смилостивилась над людьми, позволив обоим вполне успешно добраться до катера и быть втащенными на его борт.

Казалось, что все остававшиеся на борту «Русалки» только и ждали именно этого момента. Хлынувший на верхнюю палубу людской поток мгновенно наводнил относительно безопасные места за башней главного калибра и надстройкой, так что вскоре там было уже не протолкнуться. Особенно сильно на фоне остальных выделялись кочегары и машинная команда. Черные от угольной копоти, с красными от раздражения глазами и пышущим от тела жаром, мгновенно испарявшим вокруг них всю висящую в воздухе водяную взвесь, они походили на жителей преисподней, что явились на грешную землю за душами проклятых. Вот только здесь и сейчас у набившихся на верхней палубе людей имелось куда как больше дел, чем бояться каких-то бесов. В данный момент они испытывали настоящий животный трепет перед разбушевавшейся стихией и не желали отвлекаться на что-либо иное.

Стоило вновь мелькнуть в воздухе двум размытым красным объектам, брошенным со стороны катера, как в воду разом сигануло не менее десятка человек, наперегонки устремившихся к той единственной соломинке, что могла помочь им удержаться на этом свете. Правда, уцепиться за спасательный круг и жилет сумели не больше полудюжины. У кого-то свело судорогой конечности, кто-то оказался погребен очередной накатившей волной и более не выплыл на поверхность, а кого-то разошедшееся море пронесло мимо последнего шанса на спасение и увлекло в свои суровые неведомые дали.

Индифферентное наблюдение за происходящим уже смирившегося со своей судьбой Иениша было прервано рухнувшим буквально ему на ноги лейтенантом Бурхановским. Встряхнув головой и скинув заволакивающую разум пеленой безразличия наваждение, капитан 2-го ранга воззрился на офицера, которого совсем недавно посылал на верную погибель.

— Все покинули внутренние отсеки корабля? — проорал Иениш, обращаясь к явно ошалевшему лейтенанту. А о том, что лейтенант находится явно не в себе, можно было судить не только по безумно вытаращенным глазам, но и по вцепившейся в рукав кителя командира руке, что в иной другой обстановке являлось бы чем-то невообразимым.

— Не могу знать, Виктор Христианович! Я добрался до машинного, чтобы передать ваш приказ, и сразу кинулся в кормовую башню. Но одно могу сказать точно: когда я выбрался на палубу, за мной уже никого не оставалось, — притянувшись поближе к капитану 2-го ранга, едва успел прокричать тот в ответ, как очередная обрушившаяся на броненосец волна сбила его с ног и увлекла за борт вместе со все еще удерживаемым командиром.

Человеческий организм — это такая сволочь, которая хочет жить независимо от мыслей, зарождаемых в разуме. Оказавшись под водой и оставшись без доступа воздуха, он требует сделать вдох, для чего заставляет человека двигать себя вперед, и когда направление движения совпадает с границей между небом и водой, происходит чудо. Вот и желавший уйти вместе со своим кораблем капитан 2-го ранга Иениш, вместо того чтобы смиренно погрузиться в темные воды Балтики, получив к изрядному количеству ранее разошедшегося по организму кортизола ядреный заряд адреналина, вынырнул на поверхность и, явно подхваченный кем-то за шиворот, вскоре обнаружил себя держащимся за спасательный круг, стоило ему проморгаться от попавшей в глаза воды. Причем спасательный круг не просто безвольно болтался по поверхности моря, а целенаправленно подтягивался к распахнутому настежь люку потешного катера.

Будучи втянутым внутрь, все последующее время он лишь отстраненно наблюдал за тем, как активно работающие стесанными до мяса и кровоточащими руками матросы, упираясь ногами в борт утлого суденышка, раз за разом вытаскивают практически с того света одного человека за другим. Впрочем, наблюдателем выступал не он один. Немалое число тех, кто уже оказался внутри катера, смогли найти в себе силы лишь на то, чтобы забиться в угол подальше да потемнее. И капитан 2-го ранга не мог их судить. Даже он, старавшийся держать себя все это время в руках и было смирившийся со скорой гибелью, не смог побороть накативший животный страх, стоило только осознать себя в относительной безопасности.