Главная » 2022 » Ноябрь » 1 » Анатолий Дроздов. Кровь на эполетах. Штуцер и тесак 3
11:35

Анатолий Дроздов. Кровь на эполетах. Штуцер и тесак 3

Анатолий Дроздов. Кровь на эполетах. Штуцер и тесак 3

Анатолий Дроздов

Кровь на эполетах. Штуцер и тесак 3

 

с 19.07.21

Жанр: боевая фантастика, историческая фантастика, попаданцы, альтернативная история


Платон Руцкий, фельдшер скорой помощи, ехал с пострадавшей в ДТП с надеждой не опоздать, но судьба распорядилась так, что машина сама попала в аварию. Погибнув здесь, Платон пришёл в себя уже в другом времени. Это был июль 1812 года, и в городе, где он когда-то жил, хозяйничали французы. Выжить на войне непросто. И вдвойне сложней, если вокруг незнакомые реалии отдалённого прошлого.
Платону Руцкому удалось не только уцелеть, но даже вписаться в местную эпоху. Вот он уже дворянин и успешный командир батальона егерей. Но война продолжается, и всё ближе день сражения, решающего для нашего героя, того самого последнего боя, который трудный самый.

Из серии: Штуцер и тесак #3
Возрастное ограничение: 18+
Дата выхода на ЛитРес: 19 июля 2021
Дата написания: 2021
Объем: 330 стр.
Правообладатель: 1С-Паблишинг

 
Литрес
1
Штуцер и тесак
Штуцер и тесак

2

Пистоль и шпага

Пистоль и шпага

Кровь на эполетах
Пролог

«La Grande Armée»[1] покидала разграбленную и дымящуюся Москву. То, что уцелело после первого пожара, по приказу императора было взорвано. Под церковь Усекновения главы Иоанна Предтечи, храм Ивана Великого, многие другие здания был свезен порох из московских арсеналов, но в суматохе внезапного выступления сделать все как следует не вышло. Взрывами была уничтожена до основания Водовзводная башня, частично – Никольская, Безымянная и Петровская. Рухнула и часть кремлевской стены, а вот колокольня Ивана Великого устояла. Тогда Наполеон повелел предать огню все, что не разрушилось при взрывах.

Старая столица вновь пылала, а из нее колоннами шагали старая и молодая гвардия, топала следом обычная пехота, не удостоившаяся чести именоваться гвардейской, рысью шла кавалерия: кирасиры, драгуны, уланы и гусары; катили в колясках генералы и маршалы. Наполеон и его армия покидали негостеприимную русскую столицу. Вместе с ними уезжали и штатские: французские купцы и рестораторы, владельцы модных магазинов, актеры и парикмахеры, гувернеры и модистки, коих в Москве до войны обреталось бесчисленное множество. Для них в свое время далекая Россия представлялась сказочным Эльдорадо, и они стремились в эту страну в надежде разбогатеть. Кому-то удалось сколотить капитал, кто-то разорился и опустился на самое дно, но большинство так или иначе пристроились и были довольны жизнью. Сейчас те из них, которые остались в Москве после бегства ее жителей и приветствовали приход французов, загорелись желанием вернуться на историческую Родину. Публика побогаче двигалась в экипажах – разномастных каретах, ландо, колясках, кативших по три-четыре в ряд. Те, кто победнее, тащились на реквизированных у местных крестьян телегах, а то и вовсе топали на своих двоих, навьюченные нажитым непосильным трудом, но чаще награбленным у москвичей скарбом.

Среди богатых экипажей выделялась роскошная карета знаменитой Мари-Роз Обер-Шальме. Французская эмигрантка, некогда сбежавшая из Франции от революции, сумела за двадцать лет сколотить в России огромный, полумиллионный капитал. Мари-Роз принадлежал самый модный (и самый дорогой) магазин престижных французских товаров в Глинищевском переулке[2]. Последние парижские наряды, ткани, севрский фарфор и другие предметы роскоши. Цены там были такие, что москвичи прозвали хозяйку «Обер-шельмой». С приходом в Москву «La Grande Armée» «Обер-шельма» окружила заботой Наполеона: следила за его питанием и бытом, давала советы, как вести себя с русскими. И вот теперь убегала, понимая, что в России за такое по головке не погладят.

Если колонны отступавшей гвардии Великой армии еще походили на войска, то остальные полки, бригады и дивизии напоминали орду, возвращающуюся из набега. Грабители тащили добычу. Тюки с награбленным заполняли телеги, вьюки лошадей, зарядные ящики артиллерии, из которых безжалостно выбросили ядра и картечь. Походные кузни лишились наковален, инструментов, гвоздей и подков. Их место заняли меха, которых в старой русской столице оказалось особенно много[3], одежда из дорогих тканей, серебряная и фарфоровая посуда. Мешки с награбленным висели даже на стволах пушек. Рядовые солдаты и унтер-офицеры несли добычу на плечах. Самые предусмотрительные использовали для этого ручные тележки, которые толкали русские, понужденные к тому угрозой расправы. Часть солдат, которым не досталось тележек, не мудрствуя лукаво, погрузили на плечи захваченных рабов поклажу и теперь просто шагали рядом, подгоняя носильщиков.

Добыча была столь богатой, что солдаты, тащившие ее сами, сгибались от тяжести. Многие понимали, что не донесут, но бросить награбленное было выше их сил. Поэтому кряхтели, стонали, но упорно шагали вперед.

Шли весело. Солдаты горланили песни, штатские улыбались. Некоторые семьи богатых купцов вырядились как на пикник: женщины надели шелковые капоры, роскошные платья и белые башмачки. Октябрь 1812 года выдался необычно теплым, и ландо ехали с открытым верхом, позволяя окружающим все это богатство разглядеть. Несмотря на отступление, никто не горевал. Сгоревшая на три четверти, оставленная населением, мрачная и негостеприимная Москва надоела всем. В ней было море выпивки – уехавшие дворяне оставили погреба, полные вина. Хватало сладостей – в частности, сахара. Но в погребах и кладовых было мало муки, а следовательно – и хлеба. Рядовые пехотинцы и кавалеристы видели его нечасто. Впрочем, не горевали: в Смоленске ждут магазины[4] с провиантом, где честно сражавшиеся солдаты получат хлеба сполна. Зато ранцы и мешки полны добычей, а с ней храброму французу сам черт не страшен. Тем более что черта нет, как и бога – их отменила революция, и это подтвердили ученые Института Франции[5].

Никто из этих людей – певших, улыбавшихся, отпускавших задорные шутки – не представлял, что столь яростно отрицаемый ими Бог уже пометил большинство из них своей печатью. Что подавляющему большинству из этой орды жить осталось от силы месяц, многим – и того менее. Часть солдат и офицеров погибнут в боях, и этим, можно сказать, повезет. Другие попадут в плен. Счастливчики – к русской армии, и у этих будет шанс выжить. Небольшой, но все же. А вот у тех, кого захватят партизаны… Крестьяне разобьют им головы дубинами и топорами, и это действо будет происходить на глазах ждущих своей очереди пленников под веселые крики и пляски победителей[6]. Однако большинство французов умрут от ран и болезней, голода и холода. Солдаты и офицеры, штатские – мужчины, женщины и дети – все они сгинут еще до зимы, в том числе и знаменитая «Обер-шельма». Богатство не спасет ее от тифа. Смерть пришельцев станет долгой и мучительной – на обочине дороги, на бивуаке у костров в открытом поле или в ледяных, ими же разоренных избах. Так веселившая их сердца добыча будет безжалостно брошена, а самым желанным сокровищем станет заплесневелый сухарь или похлебка из мерзлой конины.

Однако никто из отступавших французов и их союзников этого пока не знал. Орда весело шла навстречу своей гибели…

1.

Time to say goodbye

Paesi che non ho mai

Veduto e vissuto con te

Adesso si li vivrò

Con te partirò

Su navi per mari

Che io lo so

No no non esistono più

Con te io lì vivrò…[7]

Голоса Сары Брайтман[8] и Андреа Бочелли[9], слившись, зазвучали мощно и томительно сладко. Я отчетливо видел огромную сцену на открытом воздухе, оркестр и дирижера. Певцы умолкли, вступили струнные, а потом – и другие инструменты, Сара и Андреа вновь поднесли к губам микрофоны, и их чистые, сильные голоса завершили прекрасную, так любимую мной балладу. Все это было так чудесно, что я заплакал от умиления и… проснулся. Открыв глаза, некоторое время лежал, не понимая, где я, и почему вместо белого потолка моей комнаты в общежитии над головой колышется какая-то парусина, да еще натянутая под углом. И только спустя несколько мгновений пришло осознание: я не дома, лежу в палатке на матрасе, набитом соломой, укрывшись подаренной мне казаками косматой буркой. И на дворе октябрь 1812-го, а не 2019 год. Нахожусь я не в Могилеве, Республика Беларусь, а в военном лагере Русской армии близ села Тарутино, Российская империя.

Однако только что завершившийся сон был настолько ярким и реалистичным, а музыка и голоса певцов столь живыми, что я поначалу прогнал эту мысль. Этого не могло быть! И все, что случилось ранее: смертельное ДТП с каретой скорой помощи на въезде в Могилев, мое перемещение в прошлое, отступление с русской армией, сражения под Смоленском и Бородино, поездка в Петербург, встречи и беседы с Александром I, последующее возвращение в Тарутинский лагерь – не больше чем видение. Бывают сны, в которых проживаешь иную жизнь, причем настолько яркую и насыщенную событиями, что по пробуждении долго не можешь понять, кто ты и где находишься на самом деле.

Я поднял руку и потрогал косой потолок. Пальцы ощутили грубую, толстую ткань. Словно подтверждая реальность осязания, снаружи пропела труба, и послышались зычные голоса дежурных унтеров, проводивших побудку: «Всем вставать! Умываться, бриться, костры жечь, кашу готовить!» Пространство за палаткой наполнилось голосами, топотом ног и звяканьем амуниции. Разочарование было столь велико, что я едва не заплакал снова, но загнав этот порыв далеко внутрь, заставил себя собраться. Не время распускать сопли – слюнтяи на этой войне не выживают.

Отбросив бурку, я сел и натянул сапоги, затем, встав, накинул мундир. Октябрь 1812 года выдался необыкновенно теплым, но ночи стояли прохладные, так что спал я в рейтузах и шерстяных носках. Последние притащил денщик – купил у маркитанта сразу несколько пар. Кстати, о денщике…

– Пахом! – позвал я, выбравшись наружу.

– Здеся я, ваше благородие! – отозвался денщик, показываясь из-за палатки с котелком в руках. Одет в серый суконный мундир, на голове фуражная шапка. Нестроевым егерская форма не положена. – За водой ходил. Прикажете умываться?

– И бриться тоже, – кивнул я, наклоняясь и подставляя сложенные ковшиком ладони.

Ледяная ключевая вода прогнала остатки сна, как и сожаление о не воплотившейся надежде оказаться в своем мире. К черту! Я здесь и должен быть тем, кем меня знают окружающие. Капитаном Руцким, командиром батальона егерей, лекарем, певцом и музыкантом. Кавалером ордена Святого Георгия четвертого класса и знака Военного ордена. Это вам не хухры-мухры.

После умывания Пахом сбегал к кострам за горячей водой и ловко побрил меня. Рука у него легкая, остро заточенное лезвие так и порхает, нежно соскребая щетину с моего лица. Денщик стер полотенцем остатки пены и освежил гладкую кожу одеколоном, плеснув его в ладонь из немаленькой бутылки. Откуда в Русской армии 1812 года одеколон? Оттуда, в смысле – из Франции. Eau de Cologne называется. Трофей, купленный у казаков. В Тарутинском лагере чего только нет: от оружия до нижнего белья, причем даже дамского. Многим торгуют маркитанты, но и казаки активно сбывают трофеи, надо только знать места. Пахом знает. После того, как французы, захватившие меня в плен под Москвой, приватизировали наш багаж, денщик активно восстанавливает хозяйство его благородия. Благо, деньги есть – Пахом успел их спрятать от «мусью».

Одеколон приятно пах цитрусовыми. Хорошо. Русский офицер этого времени должен быть слегка пьян, выбрит до синевы и эрудирован от Баха до Оффенбаха. Последний, впрочем, еще не родился, а водочный перегар лучше заменить запахом одеколона. Я же аристократ – ну, типа. Назвался незаконным сыном князя Друцкого-Озерецкого, и все приняли. А поди проверь! Этих князей в белорусских землях – как блох на Барбоске, а мой мифический папахен к тому же жил за границей, где благополучно и скончался, оставив безутешного сына сиротой. Несчастная сиротка против своей воли успел послужить у французов, где к европейским ценностям и приобщился. Это по легенде. Офицеры морщатся, когда я, благоухая одеколоном, захожу в штабную избу полка, но терпят. Дескать, что с него взять, аристократа хренова: набрался у «мусью» дурных привычек, нет бы по-нашему, по-русски, засадить с утра чарку водки и «закусить» рукавом. Шутка. Не пьют в армии с утра. Разве что отдельные личности, вроде атамана Платова, который даже перед Бородинской битвой ухитрился наклюкаться до изумления – да так, что не могли растолкать поутру. После сражения под Бородино Кутузов представил к наградам всех офицеров армии, за исключением Платова и Уварова. Их фланговый кавалерийский рейд в тыл армии Наполеона не принес ожидаемого успеха, хотя и напугал французского императора, заставив того отказаться от намерения бросить в бой гвардию. Сделай это Наполеон, и Кутузов остался бы без армии, вернее, с ее жалкими остатками.

Я застегнул мундир и, поежившись от утреннего холода, присел на кавалерийское седло. Пахом принес кашу в котелке и ломоть хлеба. Обычный солдатский завтрак. Я зачерпнул ложкой горячую, пахнущую дымком гречку, приправленную салом, и бросил в рот. Прожевав, откусил от ломтя. Вкусно! «Как же так! – возмутятся мои современники. – Есть кашу с хлебом! Углеводы с углеводами!» А вот так! Углеводы дают организму много энергии – нужно ли объяснять, что для военного человека она лишней не бывает? Я в армии уже несколько месяцев, и еще не видел ни одного пузатого в мундире. Тут даже генералы стройные. Все постоянно в движении. Единственное исключение – Кутузов, ну, так ему 67 лет, и старик в силу возраста много спит, оттого тучен. Зато, когда бодрствует, мыслит энергично.

Главнокомандующему не позавидуешь. За оставление Москвы на него окрысилась вся Россия, сам царь выразил недовольство. А кому было ее защищать? Остаткам армии? Так это лучший способ их угробить. А нет армии – подымай лапки перед захватчиком. Оставив Москву, Кутузов совершил фланговый марш к Тарутино, причем сделал это так, что французы долго не могли отыскать исчезнувших русских. Сам Наполеон позже назвал этот маневр гениальным. Воспользовавшись передышкой, светлейший дал войскам возможность отдохнуть, пополнил их рекрутами и припасами. Теперь все рвутся в бой: дескать, мы сейчас – ого! Порвем Бонапарта, как Тузик грелку. Счас! Численность армии восстановлена, а вот боеспособность – нет. Опытных солдат и офицеров, павших под Бородино, заменили новобранцы, а от них толку мало.

И с высшим командованием проблема. В Главном штабе – интриги и грызня. Бенигсен[10] пишет царю доносы на Кутузова, мечтая стать главнокомандующим, хотя как стратег – полная бездарь. В моем времени под Бородино он поставил войска русской армии слишком плотно, сделав, по сути, подарок французской артиллерии. Результат – огромные потери. Прямое вмешательство Бенигсена в управление войсками в Бородинской битве кончилось утратой позиций на левом фланге. Идиотизм не лечится, и это показало сражение под Тарутино, случившееся на днях. Им опять командовал Бенигсен. И что? Из четырех колонн русских войск только одна успела к полю боя в назначенный срок. В результате удар по французскому лагерю вышел слабым и нескоординированным, из-за чего большая часть неприятеля успела отступить. В этот раз французами командовал Ней, а не павший под Бородино Мюрат, и он сумел быстро прекратить панику среди не ожидавших нападения солдат и офицеров, прикрылся огнем пушек и отвел войска к Москве. Французы потеряли около трех тысяч человек убитыми, ранеными и пленными и два десятка орудий. Результат получился скромнее, чем в моем мире, хотя и наши потери оказались вдвое меньше. Но даже такая победа воодушевила армию. Умный царедворец Кутузов использовал ее на все сто. Написал победную реляцию царю, представив к наградам всех участвовавших в сражении офицеров, приказал притащить в русский лагерь для всеобщего обозрения трофеи, в том числе пленных. Дескать, смотрите: бьем французов! Боевой дух русской армии воспарил на небывалую высоту. Только светлейший прекрасно понимает, что с неподготовленной армией и с таким начальником Главного штаба он французов не побьет. Если колонны в знакомых местах ухитрились заблудиться, чего ждать на других театрах действия? Оттого он и в моем времени не рвался давать сражение отступавшей армии Наполеона, справедливо полагая, что от голода и холода «La Grande Armée» вымрет скорее, чем от пуль и ядер. Хотя из Петербурга светлейшего торопят и шлют планы предстоящей кампании. Александр I предлагает навалиться на Бонапартия силами трех армий: Западной Кутузова, Южной Чичагова и Северной Витгенштейна. Скоординированным ударом двух последних перерезать супостату пути отступления из России, а затем навалиться всем троим и сделать узурпатору Сталинградский котел. На бумаге выглядит красиво, только как осуществить на практике? Средства связи в этом времени – курьеры на лошадях. Если с Витгенштейном Кутузов может снестись относительно быстро, то до Чичагова посыльным скакать и скакать. Пока привезут приказ, обстановка может кардинально измениться, и Кутузов это прекрасно понимает, хотя царю не возражает, туманно отвечая, что сделает все возможное. Так, по крайней мере, было в моем времени.

Ладно, то забота высокого начальства – не моего, капитанского, ума дело. Весть о том, что французы пойдут на Малоярославец, я до Кутузова довел, и он, вроде, поверил, а вот как поступит, не знаю. Надеюсь, не придется, как в моем времени, биться за жалкий городишко с населением в полторы тысячи человек, заваливая улицы горами трупов. Мне бы со своими проблемами разобраться. По возвращении из Москвы мой полковой командир и друг Спешнев дал капитану Руцкому под начало батальон. Неплохой карьерный рост, если вспомнить, что в своем времени я был сержантом запаса, а здесь начал войну вольным стрелком в егерской роте. Но высокая должность предполагает такую же ответственность. Под моим началом полтысячи человек. Большинство из них – новобранцы из московского ополчения. Строй знают плохо, стреляют – того хуже. Русское егерское учение в этом времени довольно передовое, но требует долгой подготовки. Егерь должен уметь не только метко стрелять и быстро заряжать ружье, но и слаженно действовать в рассыпном строю, парами и в одиночку. И вот как обучить этому в короткий срок? Хотя новобранцы, нужно отдать им должное, стараются. Боевой дух на высоте. Они знают о сгоревшей Москве и том, что там вытворяли французы. Рвутся мстить. Только это нужно умеючи…

– Ваше благородие! Дозвольте обратиться!

Поднимаю глаза от котелка. Передо мной замер солдат в сером мундире и фуражной шапке – новобранцев не успели переодеть в зеленую егерскую форму. Мои тоже в сером ходят, и на пегий строй, когда ветераны и новобранцы стоят вместе, смотреть больно.

– Обращайся.

– Их высокоблагородие подполковник Спешнев приказывают прибыть к нему.

Ага, посыльный.

– Передай господину подполковнику, что непременно буду. Вот только кашу доем.

В глазах солдатика изумление и испуг. В его представлении полковой командир – некто вроде живого бога, чьи повеления следует исполнять немедля, желательно бегом. А тут офицер младше чином позволяет себе… Отсылаю посыльного жестом руки. Это для него Спешнев бог, для меня же – друг и товарищ, хотя и командир, конечно. Ничего срочного у Семена быть не может. Откуда знаю? Так у его избы, которая хорошо видна от моей палатки, царила бы суета. Но таковой не наблюдается, следовательно, и беспокоиться незачем.

Отставляю в сторону котелок. Каши осталось еще много, но я сыт. Остатки Пахом доест – это его порция. Пахом подносит второй котелок с заваренным прямо в нем чаем. Он успел отстояться, листочки осели на дно. Несколько глотков. Чай без сахара, но все равно вкусный. Это не пыль в пакетиках, которую я потреблял в своем времени. За чай маркитанты дерут безбожно, но я не экономлю. Ставлю теплый котелок рядом с тем, в котором каша, – денщик допьет. Пахом подает кивер и перевязь с палашом. Мне, как пехотному офицеру, положена шпага, но я, вспомнив прочитанную в своем времени книгу о приключениях стрелка Шарпа, поручил денщику раздобыть палаш. Герой Корнуэлла[11] выбился в офицеры из рядовых (что, к слову, в Британии великая редкость, в отличие от России) и не умел фехтовать, поэтому и выбрал такое оружие – простое и смертоносное. Из меня тоже фехтовальщик как из песка пуля, вот и озаботился. Пахом поручение выполнил, купив у казаков французский кирасирский палаш модели «XI», то есть с двумя долами на клинке. Сделали их для облегчения оружия, но все равно палаш в железных ножнах весит около трех килограммов. Наплевать – силой меня бог не обидел, да и передвигаюсь я большей часть верхом. Зато клинок перерубает деревце толщиной с мое запястье, если, конечно, ударить наискось – проверял. В бою, если дойдет до рукопашной, придется к месту. Это не шпажонкой тыкать.

В полковой избе, кроме Спешнева, обнаружились несколько незнакомых офицеров в новеньких мундирах, которые при моем появлении вытянулись в шеренгу. Скользнув взглядом по юным лицам – салажня, я бросил ладонь к киверу.

– Здравия желаю, господин подполковник! Командир батальона капитан Руцкий прибыл по вашему приказанию.

– Здравствуйте, господин капитан! – кивнул Семен. – Проходите, знакомьтесь. Командир дивизии прислал нам офицеров на вакантные места в полку, общим числом шесть. Вам, как Георгиевскому кавалеру, предоставляю право выбрать первому. Разрешаю взять троих.

Ага, Паскевич внял нашим просьбам и похлопотал. Ротами в моем батальоне командуют офицеры из унтеров, двое из которых произведены в чин после Бородинской битвы. Службу знают хорошо, но не хватает знаний. Один и вовсе неграмотный. Наличие толкового субалтерна[12], хотя бы одного в роте, лишним не будет.

– Благодарю, господин подполковник, – отвечаю Спешневу и поворачиваюсь к офицерам. – Представьтесь, господа. Начнем с вас, – указываю на правофлангового.

– Прапорщик Козлов!

– Имя, отчество?

– Иван Викторович.

– Полных лет?

– Семнадцать.

М-да…

– Вы? – указываю на следующего.

– Прапорщик Плетнев Георгий Матвеевич, – и тише: – Шестнадцать лет.

Они б еще из детского сада прислали… В солдаты берут рекрутов возрастом от 18 до 35 лет, а вот офицером можно стать и в 12 – это если ваш папа вельможа и ухитрился записать сына в полк ребенком. Я, однако, не предполагал, что детей станут отправлять на войну. Дальнейший опрос подтверждает подозрения: самому старшему из офицеров 18 лет. Подбородки и щеки прапорщиков явно не видели бритвы, зато румянца полно. И вот как с такими воевать?

– Кто из вас, господа, бывал в бою?

Молчат. Ясно.

– Как давно произведены в чин?

– Месяц назад, – отвечает ломким баском Козлов.

– Все?

– Так точно. Мы из одного полка, были унтерами.

Понятно. Обычный путь дворянских сыновей из небогатых семей, Спешев тоже так начинал. Три месяца в унтер-офицерах, после чего первый офицерский чин. Строю и ружейным приемам их обучили – и на том спасибо.

– Кто умеет ездить верхом, поднимите руки!

Ага, все. Для помещичьих детей это норма.

– Кто знает французский?

Глаза в пол. Никто. Ясно: бедному дворянину, особенно в провинции, не на что нанять учителя детям.

– Кто стрелял из штуцера?

Двое. Козлов и Плетнев. После колебания руку тянет коренастый прапорщик с пушком на верхней губе. Тутолмин его фамилия, если не ошибаюсь. Имя и отчество как у Брежнева – Леонид Ильич.

– Что так робко, господин прапорщик? Стреляли или нет?

– Пару раз, господин капитан. Батюшка штуцер сильно берег и не позволял мне брать. Обычно из ружья палил.

– И как?

– На пятьдесят шагов кабана валил одной пулей.

– Так вы у нас охотник?

– Так точно, господин капитан! Сызмальства.

– Кто еще?

Руки тянут Козлов и Плетнев. Ясно.

– Что ж, беру этих троих.

Это я Спешневу.

– Забирайте! – кивает он. – Сами определите, в какой роте кому служить. Подадите мне список.

– Слушаюсь! Разрешите идти?

– Идите.

Наедине мы с Семеном обходимся без официоза. Но сейчас нельзя – молодежь смотрит.

– За мной… – командую, чуть не сказав: «Малышня». – Господа.

В сенях прапорщики подхватывают с пола ранцы, привычно размещая их за спинами.

– Это все ваши вещи? – спрашиваю.

– Так точно, господин капитан! – отвечают нестройно.

Понятно. Беднота.

– Лошадей, как понимаю, нет?

В ответ смущенные улыбки. Глупый вопрос. Верховая лошадь стоит от ста рублей, и это самая неказистая. Вьючная подешевле, но у пацанов и столько нет. У прапорщика жалованье 125 рублей в год, да и эти деньги они увидят не скоро. Жалованье выдают трижды в год, я свое первое получил на днях.

– Дадим. Я не зря спрашивал об умении ездить верхом. У нас конный батальон.

– Как же так? – удивляется Козлов. Он, похоже, самый бойкий из троих. – Нам говорили, что служить будем в обычном егерском полку.

– Полк пехотный, но мой батальон конный. И артиллерия своя имеется. Пять пушек. Слыхали о таком?

Крутят головами. Да, учить их еще и учить.

– Голодны?

– Спасибо, нас накормили, – поспешил Козлов.

– Тогда идемте.

Отвожу пополнение к своей палатке, усаживаю на попону. Сам устраиваюсь на седле.

– Итак, господа. Вакансий у меня в батальоне много. Должности субалтерн-офицеров свободны все. Свободно место младшего офицера при командире батальона. Есть желающие его занять?

Молчат. Ясно: воевать рвутся.

– Что ж, пойдете субалтернами. Уведомляю, что ваши ротные командиры из унтеров. Один из солдатских детей, двое – из крепостных. Из последних один неграмотен. Вы, как понимаю, потомственные дворяне?

Кивают.

– Предупреждаю, что не потерплю пренебрежительного отношения и, тем более, насмешек в отношении ротных командиров. Они стали дворянами, получив чин, но, в отличие от вас, выслужили его кровью. Прошли не одно сражение, бились под Салтановкой, Смоленском и Бородино. Все отмечены знаком Военного ордена. Вам у них еще учиться и учиться. Понятно?

– Так точно, господин капитан! – подскакивает Козлов. – Не сомневайтесь. Мне батюшка, отправляя на службу, говорил: «Унтера слушаться, как отца родного!»

– Мудрый у вас батюшка. Офицер?

– Штабс-капитан. Вышел в отставку, получив ранение под Фридландом. Ногу там потерял.

– Геройский у вас отец. Садитесь, прапорщик.

Козлов, довольно улыбаясь, опускается на попону. Приятно, что отца похвалили.

– Вопросы есть?

– Почему вы спрашивали про штуцера? – интересуется Тутолмин.

– Вы будете из них стрелять.

Парни переглядываются.

– Офицеру не положено, – басит Плетнев и добавляет смущенно: – Вроде.

– В линейной пехоте не положено, но вы прибыли в егерский полк, причем особый батальон, – поднимаю к небу палец. – У нас все стреляют, и я в том числе. От ваших шпаг в бою толку мало. Пахом, подай штуцер! – командую денщику, который примостился в сторонке и греет уши. Любопытный.

Денщик ныряет в палатку и возвращается со штуцером в руках. Жестом показываю отдать его прапорам. Штуцер идет по рукам. Пацаны во все глаза разглядывают оружие: взводят курок, открывают полку, заглядывают в дуло. Оружие, впрочем, держат правильно, не направляя ствол на людей. Обучили.

– Красивый, – заключает Тутолмин, возвращая мне штуцер. – И легкий. На заказ делали?

– Трофей. Принадлежал польскому шеволежеру. Кавалерийская модель, у французов карабином называется. Обратили внимание, что крепления для штыка нет? Получите такие же. Офицеру штык ни чему.

– Жаль, что заряжать долго, – вздыхает Козлов. – Пока забьешь молотком пулю…

– Мы не забиваем, – улыбаюсь. – Пули у нас особенные, продолговатые. При выстреле ее распирает пороховыми газами и вдавливает в нарезы. Одно плохо: те быстро забиваются свинцом. Но есть ершики из медной проволоки для очистки. Наловчитесь. Зато бросил пулю в ствол, прижал шомполом – и пали. А теперь идемте к батальону, господа. Видите, уже построили? Представлю вас офицерам и нижним чинам. Осталось только распределить по ротам.

– Можно мне к командиру, который неграмотен? – вскакивает Тутолмин.

– Почему к нему? – удивляюсь.

– Научу его читать и писать, – выпаливает прапорщик. – У меня это хорошо получается, господин капитан, младших братьев учил. Отец хвалил.

Он краснеет. Ну, да, похвастался. Однако молодец.

– Похвально, Леонид Ильич. Постарайтесь научить. Неграмотные офицеры в батальоне не нужны. Пойдете в третью роту. Козлов – в первую, Плетнев – во вторую.

– Слушаемся, господин капитан! – отвечает пара, вскакивая.

Встаю и сам.

– А вы расскажете нам, господин капитан, за что орден получили? – влезает Тутолмин.

– Расскажу, – киваю. – Как-нибудь потом.

* * *

Поздним вечером юные офицеры лежали на матрасах в выделенной для них палатке и тихо разговаривали, обсуждая события прошедшего дня.

– Ну что, господа прапорщики, – поинтересовался Козлов, – как вам показался полк и командиры?

– Ты о Спешневе или Руцком? – уточнил Тутолмин.

– Обоих. О ротных тоже.

– По-моему, нам повезло, – сказал Тутолмин.

– Объясни, – потребовал Козлов.

– Когда в штабе дивизии сказали, что пойдем в номерной[13] егерский полк, я, признаться, расстроился, – продолжил Тутолмин. – Чего хорошего там ждать, думал. А здесь поговорил с ротным, унтерами и понял, что ошибался. Геройский полк, и офицеры такие же. Полковой командир эту кампанию ротным начинал в чине штабс-капитана. Под Салтановкой храбро бился, две трети людей потерял и отбился от полка, оказавшись в тылу неприятеля. Выводил роту к Смоленску. По пути егеря подобрали Руцкого, найдя того при дороге с разрубленной головой и совсем голым.

– Да ну! – приподнялся на локтях Козлов. – Это кто ж его так?

– Французские гусары. Рубанули саблей по голове и обобрали до нитки.

– Вот нехристи! Офицера!

– Он тогда статским был. Наш батальонный командир – лекарь по образованию, в Могилеве практиковал. С приходом французов убежал из города и направился к своим. Гусары догнали.

– Невероятно! – потрясенно сказал Козлов. – Как же он из лекарей в офицеры пробился, да еще в такие чины?

– Государь пожаловал за подвиги. Руцкий еще на пути к Смоленску показал себя знающим в военном деле. Не доходя до города, егеря Спешнева побили роту польских шеволежеров – да так, что почти никто не ушел. Штуцера, что нам выдали, с поляков взяты. А придумал, как их побить, Руцкий. Предложил заманить в засаду и покрошить. Так и вышло. Пушки видели? Трофейные, тоже Руцкий захватил. Егеря Спешнева славно бились под Смоленском и в самом городе, затем – на Семеновских флешах под Бородино. Орден нашему батальонному командиру за это дело пожаловали.

– А что ж остальных обошли? – удивился Козлов.

– Чинами взяли. Спешнев – ныне подполковник, хотя три месяца тому в штабс-капитанах ходил. Твой ротный – подпоручик, а перед Бородино был прапорщиком, до того – и вовсе фельдфебелем.

– Мне не говорил, – пожаловался Козлов.

– Он не больно речист, – улыбнулся Тутолмин. – Но мой ротный твоего Синицына очень хвалит. Говорит: такого толкового офицера поискать. И фельдфебелем был справным. Солдаты за ним горя не знали: всегда сыты, обуты и одеты. В бою смел, но на рожон не лезет и другим не позволяет.

– Где лекарь так научился воевать? – задумчиво спросил Козлов.

– У французов, – подключился Плетнев. – В армии Бонапарта служил.

– А каких чинах?

– Военным лекарем при маршале Викторе в Испании. Там и насмотрелся. Но не схотел нехристям служить и сбежал в Россию. Он ведь русский князь.

– Что-то не знаю я князей Руцких! – хмыкнул Козлов.

– Так он бастард, князя Друцкого-Озерского сын. Оттого фамилия сокращенная, и титул не наследовал. Однако солдаты в батальоне его княжичем зовут и очень любят. Говорят, кабы не Руцкий, до Смоленска не дошли бы. А так и там славно повоевали, и под Бородино уцелели. Не все, конечно, – Плетнев вздохнул. – Но на Семеновских флешах полки в одночасье сгорали, трупы горами высились. Мне это унтер рассказал, он до Бородино в Астраханском гренадерском числился. Так их полк во флешах, считай, весь лег во главе с командиром, а батальон Спешнева менее половины людей потерял, хотя сдерживал французов несколько часов, пока резервы не подоспели.

– Как им удалось? – удивился Козлов.

– Стреляли метко. Руцкий запрещает офицерам о штыках даже думать. Говорит: поражать врага следует только огневым боем.

– А коли подойдет близко?

– Отойти на дистанцию действенного огня и продолжить поражать неприятеля, – процитировал кого-то Тутолмин. – Штыки применять в крайнем случае, когда деваться некуда.

– Нас такому не учили.

– Не только этому, – вздохнул Тутолмин. – Посмотрел я на сегодняшнее учение батальона и понял, что придется, почитай, науку воинскую наново постигать.

Юные прапорщики замолчали, признавая справедливость этих слов.

– А вот я бы от ордена не отказался, – мечтательно сказал Плетнев. – Чин – ладно, его выслужить можно, но орден лучше. Хотя бы Анну третьего класса. Приехать бы в отпуск в имение с алым крестом на шпажной чашке…

– И все барышни твои! – засмеялся Козлов.

– Это точно! – поддержал Тутолмин. – Только я так думаю, ребята, орденов нам еще долго не видать. Чтобы так, как Руцкий, воевать, много пота пролить надобно.

Товарищи его в ответ только вздохнули. Никто из них не подозревал, насколько они ошибаются.
 
Читать Форум Узнать больше Скачать отрывок на Литрес Внимание! Вы скачиваете отрывок, разрешенный законодательством и правообладателем (не более 20% текста). После ознакомления вам будет предложено перейти на сайт правообладателя и приобрести полную версию произведения. Купить электронку Купить книгу
5.0/2
Категория: Попаданцы новые книги | Просмотров: 1509 | Добавил: admin | Теги: Кровь на эполетах, Анатолий Дроздов, Штуцер и тесак 3
Всего комментариев: 0
avatar