Алекс Шу. Последний солдат СССР

Удушливый черный дым разъедает легкие и режет глаза. Под ногами хрустят осколки стекол, обломки мебели и кусочки кирпичей. Горят обстрелянные танками этажи Верховного Совета. Я стою, прижавшись к стене, и держа в согнутой руке "стечкин".

- Алексей, сейчас сюда зайдет "Альфа", положат всех. Нужно сдаваться, мы проиграли, сопротивляться дальше бессмысленно, нужно сохранить людей живыми, - дергает меня за плечо Рудаков. Лицо бывшего майора черно от дыма и лоснится потом.

- Сдавайся, - равнодушно пожимаю плечами, - я останусь здесь.

- Это никому не нужный героизм, - продолжает настаивать активист "Союза Советских офицеров" - пока мы живы, есть надежда.

Раздается грохот взрыва этажом выше. Здание содрогается. На наши головы сыпется штукатурка. Мы непроизвольно пригибаемся. Стряхнув с лица белую пыль, поворачиваюсь к Рудакову.

- Не обманывай себя, - пристально смотрю в глаза товарищу - у нас был шанс. Мы его упустили. Мы просрали страну. Сидеть в тюрьме я не буду. Пошли они все...

- Ладно, - тяжелая рука майора вкладывает мне ладонь второй "стечкин", - возьми, он тебе понадобится. Прощай брат.

Рудаков на мгновение притискивает меня к себе и, смутившись, резко отталкивает. Он дает знак двоим оставшимся в живых бойцам, находившимся сзади и вся тройка, перебегая от стены к стене, двигается к выходу.

Я переставляю переводчики-предохранители пистолетов на автоматический огонь, медленно иду по коридору, вытянув руки. Прохожу мимо одной из комнат и останавливаюсь. В помещении, раскинув руки, лежит молодая девушка. На фоне искореженного осколками тела её бледное лицо осталось нетронутым.

Русые волосы покраснели и слиплись от расплывшейся под ней лужи крови. Мертвые глаза на восковом лице уставились в потолок. Только рука еще сжимает разорванное в нескольких местах красное знамя.

Пару минут назад на моих глазах, этажом выше пуля снайпера убила старика. Он пришел "защищать" Белый дом на костылях. На потертом сером пиджаке, вместе с рядом наград блестели медаль "За Отвагу" и орден "Красного Знамени". Уходить старик отказался. Сказал, его место здесь, в здании Верховного Совета. Деда положили, когда он подошел к окну, где толпились возбужденные московские зеваки, глазеющие, как из танков расстреливают их соотечественников, защищавших законный парламент и социалистическую конституцию РФ. Старик начал им что-то кричать о совести и стыде, призывать армию не стрелять в свой народ. Через несколько секунд ему в лоб всадили пулю. Деда откинуло назад, костыли разлетелись в стороны. Осталась только жирная кровавая клякса на стенке. Сволочи... Народная армия, называется. Фашисты не смогли, так свои добили. Будьте вы прокляты, Иуды.

Я отвлекаюсь от невеселых мыслей, кладу пистолеты на пол. Аккуратно вытягиваю флаг из маленькой ладошки, и накрываю им убитую девушку. Нереальность происходящего сжигает мозг. Кажется, что это дурной сон, который сейчас закончится. На мгновение закрываю глаза. Жалость к убитым душит горло спазмом. Секундная слабость проходит. Медленно подбираю «стечкины» и встаю. Чувствую полную опустошенность и невероятную усталость. Кажется, пистолеты весят невероятно много. Усилием воли заставляю себя собраться. Стечкин в левой ладони отправляется за пояс. Извлекаю из кармана яйцеобразную РГД-5. Разгибаю усики. Выдергиваю чеку. Левая рука надежно фиксирует рычаг прижатым к темно-зеленому корпусу. Пока я его не отпущу, граната не взорвется. Живым я сдаваться точно не собираюсь.

Выхожу на лестницу. Гремят взрывы. Трещат автоматные очереди. Спускаюсь вниз. Мимо меня вверх по лестнице пробегает группа мужчин. Один из них в милицейском кителе и с окровавленной повязкой на голове, хватает меня за рукав и кричит:

- Куда? Нижние этажи уже штурмуют! Скоро они будут здесь! Давай наверх.

Освобождаюсь рывком, и молча, продолжаю движение. Захожу на нижний этаж. Весь коридор в клочьях каких-то бумаг. В комнатах попадаются трупы. Пара помещений чадит черным дымом, кое-где видны языки пламени. Всюду обрывки одежды и окровавленные куски человеческих тел. Афган все-таки меня хорошо закалил, первый шок прошел, и сейчас я наблюдаю за этим, как со стороны, отстраненно и холодно. Все эмоции заморозились и застыли где-то в глубине моего мозга.

Краем глаза улавливаю какое-то движение в проеме. Время замедляется, и я отчетливо вижу как в коридор, тускло блестя ребристыми боками, влетает Ф-1. Это кажется невероятным, но за долю секунды, я успеваю рассмотреть даже миниатюрную царапинку на одной из граней. Натренированное тело реагирует само. Прыгаю «рыбкой» под укрытие несущей стены одного из помещений. В замкнутом пространстве взрыв этой гранаты – верная смерть. В помещениях до 30-ти квадратных метров не остается ни одного «живого» места, все окружающее пространство иссекается осколками. Радиус поражения до 200 метров. Количество осколков – до 300. И это еще не считая мощное фугасное действие «эфки», которое может вызвать контузию. К счастью, до меня и стены, за которой я спрятался, она не долетела пару метров, упав в коридоре.

Взрыв сотрясает пространство. Прижавшись к стене, пережидаю секунду. Стандартная схема зачистки помещений от противника. Сначала бросается граната. Потом заходят вооруженные бойцы и добивают, тех, кто выжил после её взрыва.

Посмотрим еще, кто кого «зачистит». Отпускаю рычаг РГДшки. Пружина разворачивает и отбрасывает его. Освобожденный ударник протыкает капсюль. Отсчитываю две секунды и отправляю гранату по направлению к проему входа. Там уже появились две фигуры в темно-зеленом камуфляже и бронированных шлемах PSH-77 «TIG». Увидев мой бросок, они реагируют моментально. «Калашниковы» в руках спецназовцев кашляют злыми сухими очередями. Но я уже под укрытием стены. Уйти от гранаты «чистильщики» не успевают. Она взрывается у них в ногах. В следующее мгновение я выкатываюсь из помещения, стреляя сразу из двух пистолетов. В бронежилет лупить очередями из «стечкиных» бессмысленно, в каску из титана – тоже. Мощное забрало TIG, оснащенное узким просветом бронированного стекла, похоже на рыцарское. Оно отлично закрывает лицо. Но остается незащищенной узкая полоска шеи.

Именно туда я и целю, добивая покалеченных бойцов с изорванными осколками ногами. Минус два. Один спецназовец лежит неподвижно, второй дергается в судорогах, стараясь прикрыть рукой бьющий из шеи ярко-алый фонтанчик крови. Точно задета сонная артерия. Ему осталось жить считанные секунды. Это вам не безоружных расстреливать. Я умею воевать. Два с половиной года командовал разведвзводом в Афгане, лично водил ДРГ в рейды. Моджахеды даже за мою голову награду назначили. Двести тысяч долларов. Но она осталась при мне.

Подхватываю на плечо автомат. Снимаю с одного трупа подсумок с запасными магазинами. К счастью, их осколки не повредили. Бронежилеты не трогаю. Они сильно ограничивают подвижность, и усталость наступает быстрее. А мне нужно перемещаться резво и возможно долго, хотя разумом понимаю, что шансов выжить и отбиться нет.

Шум канонады нарастает. Похоже, штурм Белого Дома вступает в завершающую стадию. Перебежками ухожу к черному входу. Под ногами мелькают ступеньки лестничного пролета. Через минуту я уже нахожусь на другом этаже. Забегаю в одно из помещений. Аккуратно выглядываю в окно. Прямо перед Верховным Советом стоят Т-72 и 80, несколько БМП и БТР.Из танковых дул и пулеметов вылетает смерть, разнося оконные проемы вдребезги. Вижу, как из Т-72, открывается люк и появляется голова в шлемофоне. Танкист улыбается и позирует зевакам с фотоаппаратами. Стараясь не особо высовываться из проема, быстро прицеливаюсь, и спускаю курок. Голова танкиста дергается, и он заваливается на башню. Сразу же ухожу в сторону под прикрытие стены. На окно обрушивается шквал пуль. Пригнувшись, покидаю помещение. На выходе из этажа сталкиваюсь с очередной группой защитников Белого дома. Они, держа раненых под руки, перемещаются на верхние этажи. Подхватываю пожилую женщину с перебинтованной ногой, пыхтя от натуги, тащу её наверх. Этажом выше её перехватывают у меня два человека в белых халатах. Игнорируя очередные призывы идти наверх, опять спускаюсь на нижние этажи. На лестничной клетке вижу мелькающие фигуры в камуфляже. Судя по экипировке, это штурмовики элитных спецподразделений, возможно даже «Вымпела» или «Альфы». «Калашников» дергается в моих руках, злобно выплевывая патроны. Движение бойцов прекращается. Раздаются ответные очереди. Отступаю вверх и заскакиваю на этаж. Сталкиваюсь в проеме еще с одним штурмовиком. Стреляем мы одновременно. Нас отбрасывает в разные стороны. Боли не ощущаю, но чувствую неприятный холод в груди. Трогаю её рукой и вижу, как ладонь окрашивается в красный цвет. Рубиновые капли стекают с пальцев.

Штурмовики уже недалеко от меня. В коридоре стонет и ворочается столкнувшийся со мной боец. Мощный бронежилет 4-класса выдержал очередь «Калашникова» 5.45 в упор. Но внутренности все равно превратились в кровавую кашу. Долго штурмовик не протянет, а если и выживет, останется инвалидом.

Все это мелькает в моей голове за какую-то долю секунды. Уже в полубессознательном состоянии, уплывая «за горизонт», отстранено замечаю, как один из вбежавших на лестничную клетку бойцов поднимает забрало каски. Вижу перекошенное ненавистью лицо.

- Сдохни сука, - с ненавистью цедит он, и опускает автомат. Звучит сухая очередь. Напоследок, от души пнув меня ногой, «спецназовец» убегает за своими товарищами в коридор.

Проваливаюсь в забытье, руки и ноги немеют, свет медленно гаснет в глазах. В последний миг, возникает родное лицо мамы. Её глаза смотрят на меня с укоризной, а губы шепчут «Алеша». Я хочу ответить, но проваливаюсь во тьму.

- Алеша, вставай. Хватит спать! В школу опоздаешь, - раздается сердитый мамин голос.

Я медленно открываю глаза. Секунду смотрю на подлокотник потертого старого дивана, белый потолок комнаты, советские обои с золотистыми узорами и подскакиваю как ударенный током.

«Что это, черт подери, такое? Предсмертные галлюцинации? Как я мог оказаться в своей детской квартире?Дьявольщина какая-то», - судорожно мечутся в голове панические мысли.

- Леша, сколько можно валяться? - в комнату заглядывает статная женщина лет 35-ти. С ужасом узнаю в ней свою маму, скинувшую лет 15 возраста. Жадно смотрю на родные черты лица. Русые длинные волосы, забранные в хвост, белозубая улыбка, маленький задорно вздернутый носик, яркие синие глаза. Папа рассказывал, что в молодости у неё отбоя от женихов не было, а выбрала его, и уехала с молодым лейтенантом в далекий сибирский гарнизон.

«Мамуль, какая же ты у меня красивая и совсем молодая», - думаю я. Глаза непроизвольно увлажняются, к горлу подступает большой ком.

- Лешенька с тобой все в порядке? – встревожено спрашивает мама, моментально уловив мое состояние.

- Конечно, мам, - автоматически отвечаю я.

- Тогда иди мыть лицо и чистить зубы. Времени совсем нет, в школу опоздаешь.

- Хорошо, - покорно соглашаюсь я и бреду в ванную. В зеркале вместо моего крепкого тренированного тела, рельефных сухих мышц, перевитых тугими узорами жил, отражается худосочная фигура подростка с тонкими руками-веточками и только начинающей прорисовываться мускулатурой. Детское лицо с зачатками растительности над верхней губой недоуменно смотрит на свое отражение.

«Обалдеть», - в изумлении трясу головой. Всматриваюсь в зеркало. Те же внимательные голубые глаза, русая челка, высокий лоб, тонкий нос с едва заметной горбинкой. Да, это я. Но только лет моему двойнику, отражающемуся в зеркале, не больше пятнадцати-шестнадцати. Стряхиваю наваждение, быстро чищу зубы, старательно елозя по ним своей «детской» зубной щеткой и, ополоснув лицо, иду на кухню.

Холодильник «Зил», купленный отцом, после командировки в Анголу, притулившийся сбоку раскладной чешский стол, сияющий белизной кухонный гарнитур и советская плитка с голубыми цветочками, усиливают ощущение нереальности происходящего. В этой квартире я провел несколько лет, до своего выпуска из школы.

- Леш, чего на пороге застыл? – раздается опять мамин голос, - Странный ты сегодня какой-то. Проходи, садись. Я тебе уже завтрак положила.

Присаживаюсь на табуретку, аромат котлеты по-киевски и горячая картошка пюре, вызывают зверский аппетит.

Начинаю ожесточенно работать вилкой. Кусочки котлеты и картошка с энтузиазмом перемалываются мною. Ммм, как вкусно. Домашняя советская еда из натуральных продуктов. Как же я по ней соскучился. Еще и мама рядом, молодая, красивая, сидит сбоку, и смотрит на меня, задумчиво подперев ладошкой щеку. От нахлынувших чувств, опускаю вилку и набираю в грудь воздух.

- Леш, ну что с тобой опять? – голубые мамины глаза озабоченно смотрят на меня, - Ты сегодня какой-то не такой. Может тебе нездоровится?

Я с шумом выдыхаю, сдерживая себя.

- Нет мамуль, все в порядке, - после небольшой паузы, отвечаю немного хриплым от волнения голосом,– просто я тебя люблю, очень-очень.

- Я тебя тоже люблю Лешенька, - у мамы влажнеют глаза. Она встает и прижимает меня к груди. Я чувствую на своей голове нежные материнские руки, и тихо млею.

- Ладно, иди, собирайся в школу, понежничали, и хватит, - мама шутливо отталкивает меня и отворачивается, вытирая ладошкой глаза. Я деликатно делаю вид, что ничего не замечаю и шагаю в свою комнату. На «моей» полочке в шкафу стоят учебники 10-ого класса. Так, по крайней мере, понятно, что я доучиваюсь последний год. Открываю дневник, с интересом рассматриваю расписание. Алгебра, русский, физика, НВП, химия, история – господи, как давно это было и вот сейчас опять топать в школу, в свой десятый А. Меня просто распирает от нахлынувших чувств. Это невероятно! Хочется прыгать от переполняющей душу радости и танцевать лезгинку.

Черт, а какой сегодня день недели? Какие учебники собирать в лежащую у стенки сумку?

- Мам, а что у нас сегодня? А то я уже в днях недели запутался, - взываю к родительнице.

- Сына, сегодня пятница. Что-то сегодня все-таки с тобой не то, - появившаяся на пороге мама шутливо грозит мне пальцем, - склероз в 16 лет? Рановато.

Собираю сумку. Достаю плечики с выглаженной школьной формой. Спустя пару минут я уже одет.Темно-синий пиджак сидит на мне относительно свободно, только рукава смешно топорщатся на локтях и значок «ВЛКСМ» задорно поблескивает на лацкане.

«Настоящий комсомолец», - ирония просто переполняет меня. Еще ощущаю себя 31-летним мужиком, по недоразумению попавшим в детский сад. В прихожей обуваю туфли, хватаю с тумбочки ключи, и прощаюсь с мамой. Выхожу на улицу, и мое настроение поднимается. Снова здравствуй родной Новоникольск. Здесь в тихом подмосковном райцентре я прожил с родителями несколько счастливых лет, пока не закончил школу.

Знакомые с детства силуэты домов, простые и открытые лица людей, спешащих на работу, приветливое солнце, игриво стреляющее теплыми лучиками мне в лицо, деревья еще с распущенными листьями, наполненными сочной зеленью, – ощущение счастья теплой волной окатывает мою душу.

Останавливаюсь и задумчиво смотрю на залитое синевой небо с неторопливо проплывающими белоснежными облаками.

«Я снова в СССР. Никаких конфликтов, путчей, безработицы, инфляции, войны в Приднестровье, горящего Белого Дома, трупов. Я молод, и со мной мои родители. Спасибо Господи, или кто там, что дал мне второй шанс. Клянусь, я использую его лучше, чем в прошлый раз».

- Лешка, ты чего стал? – увесистый предмет хлопает меня по спине.

Разворачиваюсь. Вижу россыпь веснушек, которую природа щедрой рукой бросила на лицо Паши Амосова. Одноклассник, улыбаясь и покачивая на плече портфелем, смотрит на меня.

Не удерживаюсь, и от избытка чувств отпускаю ему сочный щелчок по большому лбу.

- За что? – бурчит Паша, потирая голову.

- В следующий раз не будешь портфелем по чужим спинам бить, - наставительно объясняю товарищу.

Мы идем в школу. Паша что-то рассказывает мне о Малышевой из «десятого Б», закатившей истерику из-за четверки по самостоятельной, нашей классной, обещавшей свозить желающих на осенние каникулы в Тбилиси, трудовике, за шиворот выкинувшем из класса «Бизона» - известного хулигана из 9 Б. Слушаю его вполуха.

Вместе доходим до школы. У ворот уже бурлит поток гомонящей детворы. Толкаясь в переполненной раздевалке, освобождаемся от туфель, и натягиваем на ноги сменную обувь.

Первый урок у нас история.Поднимаемся по широкой лестнице на второй этаж и останавливаемся перед приоткрытой дверью с большой табличкой. На ней крупными черными буквами выведено «Кабинет Истории». Из класса доносится веселый смех, шум и крики.

- Чего застыл? Пошли, - Паша решительно проходит в класс.

Следую за ним. Разглядываю своих одноклассников. В компании девочек заразительно хохочет, демонстрируя красивые белые зубки, смуглая Инга Писарская. Сосредоточенно зубрит параграф в учебнике, шевеля губами Наташа Бойко. Что-то рассказывает, цедя слова сквозь зубы, угодливо хихикающим Полякову и Лесенко Антон Недельский – любитель блатной романтики, чудом оказавшийся после 8 класса не в ПТУ, а в школе.

Раздается пронзительная трель звонка. Одноклассники, не торопясь, рассаживаются по местам. Присаживаюсь на предпоследнюю парту, рядом с Аней Николаенко. Девочка бросает на меня удивленный взгляд из-под длинных ресниц. Видимо, не туда сел. Ну и плевать.Замечаю пару любопытных взглядов одноклассников, переглядывание и хихиканье девочек. Показательно их игнорирую.

В класс заходит «историчка» Вера Ивановна. Класс дружно встает, приветствуя учителя.

- Садитесь, - командует Вера, и мы послушно плюхаемся задницами на стулья. «Историчку» мы уважаем. Полная женщина лет 50-ти, всегда серьезная и сосредоточенная. Свой предмет она обожает, и искренне старается привить любовь к нему ученикам.

- Открываем третий параграф, - раздается в тишине голос учительницы.

Я раскрываю «Историю СССР 10 класс», нахожу указанное место, и читаю:

«Расширение братской семьи советских республик. С победой социализма в нашей стране был успешно решен национальный вопрос. Преодолена экономическая отсталость национальных республик, обеспечено фактическое равенство всех народов, населяющих Советский Союз в политическом, экономическом и культурном отношении. Укрепилось социалистическое братство и единство всех народов Советского Союза».

И тут меня накрывает. Вспышка в мозгу подобна ослепляющему взрыву. Поток хлынувшей на меня информации оглушает и ошеломляет. Пенсионеры, энергично копающиеся в мусорных ящиках. Изнеможенные лица беженцев, покидающих азиатские республики. Поток наркотиков, хлынувший из Афганистана. Вайнахи, деловито отрезающие головы живым русским солдатам. Бандиты, деловито избивающие ногами непослушных коммерсантов. Взрывы в метро и разбросанные по подземному переходу куски окровавленного человеческого мяса. Захваченный роддом в Буденновске, и почти две сотни расстрелянных детей Беслана. Упыриное лицо Березовского с алчным блеском в глазах, дирижирующий оркестром пьяный Ельцин, сытые довольные рожи олигархов, за бесценок приватизировавших советскую промышленность, пронзительные взгляды маленьких голодных попрошаек – я нахожусь в состоянии «грогги», как после тяжелого нокдауна. Это непостижимо и невероятно, но я вижу и знаю, что произойдет в ближайшие два десятка лет после распада Союза.

Чувствую, что шок от обрушившейся на меня информации может привести к потере сознания. Меня мутит. Кровавая капля летит из носа, расплываясь на учебнике уродливой бесформенной кляксой.

- Шелестов, тебе плохо? – краем сознания замечаю встревоженный взгляд «исторички», - Немедленно к врачу. Амосов, проводи его до медкабинета.

Под сочувствующими взглядами одноклассников, поддерживаемый Пашей за руку, медленно выхожу из класса. Амосов судорожно вцепился в мой локоть. Боится, наверно, что грохнусь в обморок. Раздается негромкий хлопок закрывающейся за нами двери. В оглушительной тишине он звучит как выстрел, и заставляет меня вздрогнуть.

«Совсем нервы ни к черту стали», - констатирую факт. Последние события в Белом Доме, моя смерть, и этот перенос в детство все-таки немного выбили меня из колеи.

- Да отпусти ты меня, - злобно выдергиваю свой локоть из Пашкиной ладошки, - сам дойду, не калека.

Бодро шагаю в медкабинет. Слава богу, помню еще, где он находится. Чуть сзади плетется Паша.

Через пару минут, после небольшого осмотра, я уже лежу в медицинском школьном кабинете с градусником под мышкой. Здесь все стерильно, и сверкает белизной. Моя тушка вольготно развалилась на накрахмаленной простыне, наброшенной на белоснежный топчан, готова удобно устроилась на подушке, похожей на большой ком снега, глаза невольно устремлены на меловой потолок. Недалеко, в хрустящем новеньком халате ослепительно молочного света за коричневым столом (единственный предмет мебели другой расцветки, слава богу) сидит и что-то сосредоточено пишет на листке полная женщина лет 35-ти. Это Зинаида Павловна – наша школьная медсестра. Она откладывает ручку, и прикладывает к поверхности бумаги печать.

Заметив мой взгляд, она поворачивается ко мне.

- Ну что Шелестов, как самочувствие? – интересуется медсестра.

- Нормально, - отвечаю я. Я действительно в порядке. От шока, вызванного неожиданным информационным ударом, оправился полностью. Но идти обратно на уроки я не хочу. После всего произошедшего нет желания сегодня сидеть за партой, и отвечать на глупые вопросы одноклассников. Лучше домой пойду. Мне есть о чем поразмыслить. Поэтому страдальческая гримаса лица просто вопиет, что я нагло обманываю простодушную добрую женщину, и мне на самом деле ужасно плохо.

Медсестра берет у меня градусник и задумчиво его рассматривает. 36 и 6. Норма.

- Ладно, Алексей, - в глазах Зинаиды Павловны мне чудится огонек усмешки, - я тебя освобождаю от занятий на день. Можешь сказать классному руководителю, что я тебя отпустила. Полежи дома, восстановись. Но завтра, чтобы был в школе как штык. Договорились?

- Договорились, - вздыхаю я.

- Вот и хорошо, - кивает медсестра, - всего доброго.

Она отворачивается, кладет градусник в картонный футляр и прячет его в ящик стола.

Я поднимаюсь, застегиваю рубашку, бормочу «до свидания», и шагаю обратно.

Когда захожу в кабинет, что-то вдохновенно рассказывающая Вера замолкает. Весь 10 А с любопытством таращится на меня. Это немного раздражает.

Информирую историчку, что меня отпустили с уроков. После утвердительного кивка, иду к своей парте. Начинаю складывать учебник и тетрадки в сумку, и ловлю на себе сочувствующий взгляд своей соседки по парте. Аня хочет что-то мне сказать, но не решается.

«А девчонка, настоящая красавица», - мысленно отмечаю про себя. Тонкие черты лица, большие зеленые глаза, черные волосы цвета воронова крыла, в сочетании с белоснежной кожей производят потрясающее впечатление. Через пару лет мужики будут падать к её ногам штабелями. Да и сейчас девушка выглядит великолепно. Изящные руки с длинными пальчиками и стройная фигура с высокой грудью, обтянутой школьным белым фартуком, завершают соблазнительный образ.

Чувствую возбуждение. Проклятые подростковые гормоны! Чтобы спастись от наваждения приходится срочно переключаться. Герой Челентано в «Укрощении Строптивого» в таких случаях увлеченно рубил дрова. У меня поблизости топора и дров нет, поэтому быстро прогоняю в уме текст присяги, выученный наизусть. «Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Вооруженных Сил, принимаю присягу и торжественно клянусь быть честным, храбрым, дисциплинированным, бдительным воином, строго хранить военную и государственную тайну, беспрекословно выполнять все воинские уставы и приказы командиров и начальников». Фуххх, помогло. Все-таки подростковая гиперсексуальность в сочетании с сознанием взрослого мужика страшная вещь.

Уже выходя из класса, краем глаза фиксирую злорадную насмешку Недельского. Интересно, чего этот поклонник блатной романтики так перевозбудился?

До дома я дошел быстро. Ввалился в прихожую. Мама уже убежала на работу в свой НИИ.

На тумбочке лежит записка. «Сына, в холодильнике борщ, гречка и котлеты. Звонил Игорь Семенович. Просил сказать, что тренировка переносится на 18.00. Не забудь!». Забудешь тут, когда об этом постоянно напоминают.

Интересно, а где отец? Наверно, в очередной командировке. Я аккуратно ставлю сумку в коридоре, избавляюсь от школьной формы, и с размаху плюхаюсь на жалобно скрипнувший диван.

«Итак, что мы имеем? Каким-то чудом, волею Божьей или с помощью других высших сил, я перенесся в свое же тело на пятнадцать лет назад. Теперь есть два варианта. Первый: построить свою жизнь по-другому, опять упиваясь молодостью, и используя все представившиеся возможности. Второй: попытаться спасти Родину от развала, а людей от грядущих испытаний. Наслаждаться жизнью, зная о том, что готовит нам будущее, я просто не смогу. Буду чувствовать себя гнидой и предателем, зная о многих тысячах убитых в межнациональных конфликтах, изгнанных из своего дома, лишенных последних сбережений и умирающих в нищете ветеранах.

Но что я могу сделать один? Ничего. И вообще это смешно, шестнадцатилетний пацан против партийной мафии, пятнистой иуды и всех сил, уничтожающих СССР. Просто сюжет для американских комиксов. Бэтмен, Супермен и Леша Шелестов – три великих героя. Где мой черный костюм и супероружие? Ха, ха, ха – три раза. Бред какой-то.

Но сидеть и наблюдать, как уничтожают Родину тоже не выход. Значит, впрягаться все-таки придется. Что у меня есть? Мозги, и знания 31-летнего мужика, навыки рукопашного боя и стрельбы, опыт боестолкновений с моджахедами в гористой местности, руководство разведгруппами, офицерская подготовка. Не так уж и мало. Получается, у меня имеется лет 10-12, чтобы разработать и реализовать план по спасению СССР. Вот от этого и будем отталкиваться».

Охваченный раздумьями, я сам не заметил, как задремал, а потом провалился в тяжелый беспокойный сон.

Из забытья меня вырывает пронзительная трель звонка. Умели их делать в СССР, ничего не скажешь. Такой визг и мертвого с могилы поднимет. Вскакиваю с дивана, обуваю тапки, и плетусь в прихожую. В глазке отражается серьезное лицо Вани Волкова, и довольная мордаха Паши, выглядывающая из-под его широченных плеч. Щелкает поворачиваемый замок, и парни проходят в прихожую.

- Как ты Лех? Нормально? – обеспокоенно спрашивает Амосов.

Молча киваю.

Лицо Паши разглаживается

- Ну и отлично, - радуется он, - а мы проведать тебя пришли. Пожрать чего-то есть?

Ваня осуждающе смотрит на товарища, но Амосову все нипочем.

- Чего-то есть, - подтверждаю его предположения. Паха просто сияет. Вот обжора! В школьной столовой всегда двойные порции хомячит. И ведь не толстеет же. Как такая прорва еды в нем помещается?

Волков кипит от негодования, но вслух его не высказывает.

- Проходите на кухню, присаживайтесь, - театральным движением руки указываю им путь. Довольный Пашка скачет, чуть ли не в припрыжку. Следом за ним идет насупленный Волков.

- Чай будете? – спрашиваю, поворачиваясь к плите.

- Будем, будем, и не только чай, - энергично подтверждает Амосов. Сзади слышится глухой стук затрещины и обиженный вой Пашки: - За что? Ты чего Ванька, совсем сдурел?

- За дело, - отрезает Волков. Он паренек крепкий, имеет разряд по спортивной гребле, поэтому жертва агрессии предпочитает промолчать и обиженно надуться.

- Леш, чай мы попьем, а готовить ничего не надо, этот проглот перебьется, - слышится Ванин голос.

- Да я все равно есть собирался, - возражаю я, - сейчас чай поставлю, а потом что-то соображу.

Паша опять веселеет. Нет, этого точно ничего не прошибет. Главное, чтобы было чем брюхо набить и побольше.

Ваня не спорит. Он вообще очень спокойный и уверенный в себе парень. Просто не любит проявлений наглости и навязчивости.

Я подношу горящую спичку к конфорке и поворачиваю ручку горелки. Вспыхивают синие огоньки. Беру чайник. Он полон еще с утра. Ставлю его на плиту. Потом начинаю копаться в холодильнике. Нахожу полбанки майонеза, несколько сосисок и котлет, кусок сыра грамм на триста, сливочное масло и яйца. Все это перемещаю на кухонную столешницу вместе с парой помидоров и пучком зелени, найденных в нижнем отсеке. Беру вчерашнюю, уже немного подсохшую половинку батона. Нарезаю несколько ломтей. Вообще-то лучше бы разделить его на тонкие кусочки, но не получается, хлеб сильно крошится. Забираю со шкафа и всполаскиваю чистую тарелку. Разбиваю над ней яйцо. Сыплю туда щепоть перца из перечницы на столе.

Паша жадно наблюдает за мной. Он явно в предвкушении гастрономического пира. Ваня сидит и думает о чем-то своем.

Включаю огонь, и ставлю на него сковородку. Бросаю на неё толстый ломоть желтого сливочного масла, который сразу же начинает таять, растекаясь по поверхности пузырящимся озером.

Поочередно макаю в яйцо кусочки батона и выкладываю их на сковороду. Пока они там жарятся, строгаю сыр ломтями, а потом измельчаю его быстрыми движениями ножа. Та же участь постигает сосиски, котлеты, и зелень. Мою помидоры, и рублю их аппетитные алые бока с оставшимися на поверхности сверкающими капельками.

Переворачиваю прожарившиеся с одной стороны гренки. Кладу на каждую половину чайной ложки майонеза, и размазываю его по поверхности тонким слоем. Затем на хлебе появляются кусочки котлет и сосисок. Все это великолепие увенчивается ломтиками сыра, и накрывается крышкой. Я такое часто готовил во время своей службы, когда не хотелось тратить время на что-то серьезное.

Смотрю на Пашу. У него явно началось обильное слюновыделение. Он периодически сглатывает, заворожено смотря на сковородку, как кролик на удава. Даже Ваня очнулся от своих дум и с интересом смотрит на мои манипуляции с едой.

Через три минуты открываю крышку. Вверх взлетает большой клуб пара. Сыр уже расплавился и потек, облегая кубики сосисок и котлет. Я, при помощи вилки, водружаю гренки на большую тарелку, украшаю их сочными ломтиками свежих помидоров и зеленью, и торжественно подаю на стол своим товарищам.

Паша молниеносно выбрасывает руку, метя на самый большой бутерброд, но она на полпути перехватывается мощной лапой Волкова.

- Подожди немного, сейчас Леха чай нальет, и все вместе поедим, - поясняет Ваня, игнорируя обиженный взгляд Амосова.

И точно, вода уже кипит. Слава богу, что в нашем пузатом чайничке еще осталась заварка. Ставлю на стол сахарницу, три чашки с ложками и блюдцами. Разливаю заварку и воду.

Через минуту мы увлеченно хрустим гренками.

- Уосень усно, - чавкающий Пашка, с набитым как у хомяка щеками, производит забавное впечатление.

Ваня тоже с увлечением смакует бутерброд, откусывая от него маленькие кусочки.

- Потрясающе, - констатирует он – Леш, ты, где научился такое чудо готовить?

- Места знать надо, - гордо отвечаю ему.

Бутерброды быстро сметаются с тарелки. Амосов трудится за всех. Чтоб ты так работал, как лопаешь, дорогой товарищ.

Паша, отдуваясь, опрокидывается на спинку стула.

- Это что-то, - констатирует он, - в тебе погиб великий повар.

- Да я вообще гениален, - с энтузиазмом и небольшой ноткой легкого сарказма поддерживаю его, - вы просто это не цените, серые бездарности.

- Не зазнавайся, - ощущаю чувствительный тычок в бок от Вани. Тяжелая все-таки рука у нашего разрядника.

- Не буду, - покорно соглашаюсь с ним.

Мы неторопливо пьем чай, дуя на кипяток и отхлебывая ароматный напиток.

- Тут вот какое дело, - вступает в разговор Ваня, - мы предупредить тебя пришли. Но сперва я тебя спросить хочу, ты зачем к Николаенко подсел?

- А что такое?

- Леша, я тебе удивляюсь, – в разговор вступает Пашка, - ты, что забыл, что Бык за ней бегает? Он публично заявил, что если кто-то из ребят к ней даже приблизится, голову оторвет.С ней за партой могут только девки сидеть. Если кто-то из парней попробует подсесть, Бычара из него омлет сделает.

- Бред какой-то, - озабочено тру рукой лоб. Только появился здесь и уже в разборки влип. Бык, это в любом случае, серьезно. Я тренируюсь с малых лет. Всю жизнь мотались с папой по гарнизонам. В некоторых местах было скучно. Ни ровесников, ни развлечений. Но папа бездельничать мне не давал. Сам мною занимался и своих друзей-инструкторов просил. Боевое самбо, стрельба, полосы препятствий, подтягивание. Да я выгляжу еще худосочно, но сила есть, и кое-что даже в детстве умел. И сегодня иду на тренировку к Семенычу. А сейчас я знаю и умею больше, чем тогда. И устойчивая психика взрослого матерого бойца тоже многое значит. Но Антон Быков… Это что-то невероятное. До восьмого класса он учился в параллельном классе. Еще тогда на любой школьной линейке он смотрелся с одноклассниками как Гулливер в стране лилипутов. Сейчас рост у этого ПТУшника далеко за метр девяносто, вес сто с лишним килограмм. Весь налитый тугим салом вперемешку с массивными мышцами. Говорят и отец у него такой же, двухметровый бугай.

Я со своим метром восьмидесятью и шестидесятью семью килограммами серьезно ему уступаю. И драться эта горилла умеет и любит. Старается в первые секунды смять напором и задавить массой. Помню, год назад этот мутант крепкого студента-борца раздолбил как молоток отбивную. Всадил ему сигаретой в щеку и ножищей по тому месту, где ноги соединялись природой, а потом добивал кулаками. Повезло, что сам студент был «авторитетный» борцуха и заявление не подал, а когда в больницу приехал следователь, вызванный врачами, показания давать отказался.

Да и один он не ходит. С Быком всегда пять-шесть человек – «шестерок». Могут ударить исподтишка, добить ногами. Этот мутант даже может их сначала натравить. Захочет поразвлечься и будет лень кулаками махать, сначала своей пристяжи «фас» скажет. Такое уже было. Эти отморозки налетают стаей шакалов, сбивают с ног и затаптывают. А Бычара наслаждается зрелищем. Беспредельщики.

- Неделя с дружками тебя Быку заложит, сто процентов. Он пацанам в классе трепался, что Бык тебя на лоскуты порвет. Радовался гад, - прерывает мои раздумья Пашка.

- Мы тут подумали и решили, - вступает в разговор Ваня. Он, как всегда, спокоен и сосредоточен. Я уже догадываюсь, что он скажет дальше.

- Вместе будем разбираться, тебя одного не бросим. Главное, на виду будь, и никуда без нас не ходи, - продолжает он.

- Ага, - поддакивает Амосов, видно, что он немного испуган, но в глазах плещется решимость идти до конца.

- Я с Мансуром из 10 Б говорил, - продолжает Волков, - он с тобой в приятельских отношениях и тоже впишется, если что. Бык всех достал.

Мансур - это хорошо. Чемпион нашего города по боксу среди юношей в первом среднем весе. С Бычарой они друг друга недолюбливают и демонстративно не замечают, еще со времени учебы в одном классе. А мы с Мансуром, наоборот, приятели. Еще пару лет назад подружились.

Черт! О чем я думаю? У меня совсем другие цели и задачи. Через 13 лет моя Родина погибнет! Вот только разборок с малолетними сявками для полного счастья мне не хватало! Но видимо решать проблему все-таки придется. Эта жертва аборта от меня не отстанет.

- Да, мы же тебе самое главное не рассказали, - Паша с трудом сдерживает торжествующую улыбку, - Неделя на весь класс разорялся, что с тобой Бык сделает. Многие слышали. Николаенко, скорее всего, подруги рассказали. Она на следующей перемене подошла к нему, и как залепит пощечину, так что голова мотнулась. Этот придурок даже на парту сел. А Анька его трусливой мразью назвала. Мы просто обалдели.

- Так все и было, - у обычно серьезного и сдержанного Вани тоже пляшут веселые чертики в глазах, - представляешь, Недельский стоит в проходе между партами, Николаенко подходит к нему, разворачивается и молча с размаху как даст ему рукой по роже. Антона даже в сторону качнуло. Он бесится, щека красная от отпечатка ладони, а сделать и сказать ничего не может, Быка боится. Лесенко и Поляков рядом тихонько хихикают, отворачиваются, рожи ладошками закрывают, чтобы Неделя не увидел. Цирк.

- А Николаенко смотрит ему в глаза, - Амосов изобразил презрительный взгляд нашей красавицы, - и говорит: «Недельский, ты гадкая, трусливая мразь», гордо разворачивается и идет к своей парте.

- Молодец, да? – Пашка дружески толкает меня локтем в бок, - может она к тебе неровно дышит? Повезло тебе Шелестов, какую красотку окрутил.

- Да не мели ерунду, - отмахиваюсь я, - может, она его за что-то другое ударила.

- Да, за что другое?! - кипятится Пашка, - Неделя в её сторону даже дышать сильно боится, понимает, одна жалоба Аньки и Бычара его убьет. За тебя она ему по морде дала.

- Да какая разница, - хлопает его по плечу Иван, - не доставай Леху. Видишь, ему сейчас не до тебя.

Амосов замолкает.

Что Аня из-за меня Недельского треснула, не сомневаюсь. Но понимаю, что Бык будет еще больше взбешен. Если раньше, была хоть призрачная возможность как-то договориться, то сейчас точно вломить ему придется. Хотя, кого я обманываю? Не получилось бы разойтись с этим моральным уродом по-хорошему. Бычара получает удовольствие от демонстрации своей силы и унижения других. Так что, в любом случае, разборка неминуема.

А девочка все-таки молодец. Есть у неё характер. Надо будет с ней пообщаться.

- Ладно, ребят, - я отрываюсь от своих мыслей, - мне все равно на тренировку через пару часов. Завтра еще вернемся к этой теме. Что там нам сегодня задали?