Константин Кураленя. Жернова времени

Необходимое вступление

Тот, кто внимательно следит за приключениями моего друга, должен помнить о его четырёх путешествиях в прошлое. Людей, впервые взявших в руки книги, где рассказывается об этих весьма удивительных и неправдоподобных событиях, я попрошу лишь об одном – не спешите скептически улыбаться. Я уже проходил через это, не повторяйте чужих ошибок.

В конце четвёртого путешествия мы оставили нашего друга один на один с рыжими псами Угэдэй-хана, на каменной стене крепости Адзи-хурень. Он готовился с честью принять свой последний бой. Хотя с трудом верилось, что этот бой для Женьки станет последним. Не таков был мой товарищ юности, чтобы за здорово живёшь покинуть наш бренный мир.

Я же, вернувшись из похода на Шаман-гору, немедленно отправился в старый чулан искать тетрадь с описанием путешествия Евгения в двухтысячные годы. Не могло того быть, чтобы он не оставил письменного свидетельства своих похождений. И я не ошибся. Я обнаружил даже не одну, а две затерявшиеся тетради. В одной говорилось о путешествии в двухтысячный год, а во второй о том, как он попал в кровавое пекло Великой Отечественной войны. Вот ею я и продолжу свои рассказы о моём друге. Замечу, что провидение не зря укрыло эту тетрадь от моих глаз, потому что на внутренней стороне обложки стояла надпись: «Прошу тебя, хорошенько подумай, прежде чем сделать эти записи достоянием общественности. Мне кажется, что, прочитав их, люди станут думать, что всё, что я писал до этого, выдумка. Уж слишком невероятными оказались мои приключения в тех временах». Почитав написанное, я понял, почему Евгений ни в одной из тетрадей не упоминал об этом путешествии.

Особо нетерпеливый читатель может спросить меня, почему я публикую Женькины истории в час по чайной ложке, если у меня есть все тетради? Никакой тайны в этом нет. Всё до банального просто – в двадцать первом веке в бывшей стране победившего социализма литература стала изгоем. По воле временщиков, перехвативших штурвал управления, самая читающая в мире страна стала самой нечитающей. А во времена, когда ориентиры на вечные ценности поменялись и во главу угла встал золотой телец, сложно рассказывать о добре и зле, не боясь показаться смешным! Литература стала насквозь коммерческой, воспевающей то, что у порядочных людей считалось пошлым и низким. Вот поэтому я выдаю истории мелкими порциями. Но я оптимист и верю, что наш народ мудрее. И навязанные ему ложные ценности займут своё место там, где полагается – на свалке. А пока я, не торопясь, рассказываю вам о любви и ненависти, верности долгу и дружбе и о малоизвестных страницах истории нашей Родины.

Как говорят мудрые люди, Родину и родителей не выбирают. Моя мама выражалась проще – «где родился, там и пригодился». По сути, все мы пришли в этот мир, чтобы когда-нибудь умереть. Что скажем мы на прощание, отправляясь в «страну вечной охоты», тем, кто остаётся на земле вместо нас? Проходя мимо наших могил, вздохнут ли потомки с грустным сожалением или презрительно усмехнутся? На эти вопросы нам отвечать своими делами и поступками.

 

Глава 1.

ПО ПОЛЮ ТАНКИ ГРОХОТАЛИ

– Куда же ты прёшь, мать твою в растудыт!

Я чувствительно ударился головой о металлическую штуковину и, глядя на блестящие в полутьме зубы матерщинника, тоже захотел выразиться по матушке. И было отчего. Оказаться внутри настоящего ада дело вовсе не радостное.

– Старшина, ты что примёрз? Снаряд! – услышал я тот же голос понял, что это ко мне.

Руки привычно нащупали холодный металл и, прихлопнув ладонью по капсюльной части гильзы, ловко послали её в казённую часть орудия. Лязгнул, запирая ствол, замок.

– Порядок, командир! – крикнул я, радуясь, что всё получилось.

– Короткая! – рявкнул, продолжая сверкать зубами, тот, кого я назвал командиром.

Танк, и ничто иное, теперь я в этом ни капельки не сомневался, резко качнулся вперёд, и, обиженно заскрежетав гусеницами, встал словно вкопанный.

– Выстрел! – прокомментировал свои действия приникший к прицелу командир.

Гулко ухнуло. Преодолевая сопротивление откатника, ствол отъехал назад и, выбросив дымящуюся гильзу, вернулся в исходное положение.

– Откат нормальный! – доложил я сиплым от пороховых газов голосом.

Машина, взревев мотором, дёрнулась и устремилась дальше.

– Ага! – торжествующе закричал командир. – Привет фрицевой матери!

По его реакции я понял, что мы в кого-то или во что- то попали, и, посылая в ствол очередной снаряд, начал осмысливать происходящее. Я вспомнил события, которые привели меня в башню идущего в атаку танка.

«Пора бы уже привыкнуть, – философски заметил внутренний голос. – Вечно тебя тянет чёрт знает куда».

В то время как руки делали привычное солдатское дело, я вспоминал, что после возвращения со сталинских строек коммунизма в своё время я долго находился не в своей тарелке. Ребята воспринимали моё состояние по- разному. Колодяжный Валера, с которым мы сошлись ближе всех, ободряюще хлопал меня по плечу и сочувствующим тоном интересовался:

– Что не высыпаешься? Круги под глазами появились, да и морщины стали видны.

Серёга Нестеренко откровенно усмехался и намекал, что чрезмерная прыть сведёт особо рьяных самцов в могилу. Я же понимал, что начинаю раздваиваться. Во снах я вместе с переселенцами сплавлялся по Амуру и, подняв на руки Луизу, бросался в набегавшие волны Тихого океана. Мчался по пылающему Николаевску-на-Амуре и брёл по осенней тайге к сокровищам чжурчжэней.

Я понимал, что жить по-прежнему уже не смогу, и мой взгляд всё чаще останавливался на продолжавшем шагать в вечность каменном исполине. Моя судьба непостижимым образом связалась с его застывшим величавым равнодушием.

Стройка продолжала благополучно агонизировать и биться в предсмертных муках. И как всегда бывает в таких случаях, беда не приходит одна. Трагически погиб наш товарищ, бригадир Володя Родин. Он уходил в отпуск и перед дорогой в родной Хабаровск, пришёл на разгрузочную площадку попрощаться с бригадой. И надо же было такому случиться, что не сработал стопор на конце крановой стрелы и, сорвавшийся сверху, гак упал на голову бригадира. Смерть была мгновенной.

Я же в этом происшествии увидел некий знак судьбы. Жизнь быстротечна и не всегда зависит от наших желаний. Порой ею слепо управляют непредсказуемые и, как правило, трагичные случайности. А сделать необходимо много! Поэтому не стоит оставлять на завтра то, что можно сделать сегодня. И в предвкушении неизведанного, как только наступили выходные, я отправился по хорошо известному мне маршруту – на Шаман-гору.

Бум!

Танк основательно тряхнуло, да так, что я в который раз приложился лбом о броню и возвратился в окружающую реальность. Если бы не шлемофон, моя голова треснула бы ещё при первом ударе.

– Рикошет, – пояснил командир. – Механик, не спать!

– Из-за крайней избы бьёт! – оправдываясь, ответил тот. – Мёртвая зона.

– Мне плевать, откуда, выводи машину на прямой выстрел! – последовала команда.

Я сидел, скорчившись в металлической коробке, и ориентировался в происходящем по отрывистым командам и переговорам механика-водителя с командиром. Но самое удивительное было в том, что я знал, что мне следует делать в той или иной ситуации. Словом, я был танкистом. Пока мне было неизвестно, как меня зовут и какое за танковой бронёй число. Судя по тому, что командир, а он же по совместительству и наводчик, вручную крутил маховики наведения орудия и поворота башни, танк был времён Великой Отечественной войны. Осталось только узнать: это начало её или окончание?

Надо же, попасть в самое пекло боя, да ещё в железную громадину, то и дело сотрясаемую летящими в неё снарядами и осколками! В такой ситуации сложно определиться со временем.

Я глянул в боковой башенный перископ. За мутным стеклом проглядывался участок занесённой снегом земли. Зима.

– Командир, Т-21,– раздался взволнованный голос механика.

И тут же, словно подтверждая сказанное, от башенной брони вновь отрикошетил вражеский снаряд.

– Накось, выкуси! – злорадно усмехнулся командир. – Жорка, бронебойный! – это уже ко мне.

– Есть бронебойный! – прокричал я, поддаваясь всеобщему азарту боя.

Латунный бочонок скользнул в разинутую пасть казённика, а я подумал, что по крайне мере со временем года и моим именем всё понятно. В этой жизни меня будут звать Жоркой, стало быть, Георгием.

– Короткая! – послышалась команда командира.

Секундная остановка, и выстрел.

– Есть! Горит! – послышался ликующий голос четвёртого члена экипажа.

После чего раздалась длинная пулемётная очередь. Это вступил в бой стрелок-радист. Я представил, как он скрупулезно прошёлся огненным веером по выскочившим из горящей машины фигуркам в чёрных комбинезонах.

– Крындец вам, а не Москва! – удовлетворённо прокричал он, когда пулемёт умолк.

Прибавив некоторые уточнения к своим размышлениям: зима сорок первого – сорок второго, битва за Москву, я тут же ругнулся про себя: «Чёрт побери, в тяжёлые времена забросила меня судьба!» «Не судьба, – поправил меня внутренний голос. – А глупость твоя».

– Командир, приказ «Второго»: «Отход», – проскрипел в наушниках голос радиста.

– Серёга, на исходную! – это уже командир механику.

Танк, натужно завывая дизелем, несколько раз дёрнулся, но сдвинуться с места не смог. Механик, уцепившись обеими руками за рычаг переключения скоростей, безуспешно пытался включить заднюю передачу. Мы вмиг стали живой мишенью. По броне зацокали пули и осколки.

– Что, опять? Валера, помоги ему! – зло крикнул командир.

Радист ухватился за рукоять с другой стороны, и, поддаваясь двойному усилию, со скрежетом шестерёнок, рукоять заняла нужное положение. Взревел двигатель. Скакнув резвым жеребёнком, машина устремилась к нашим позициям.

– Чует сердце моё, из-за этой чёртовой коробки передач словим смертушку на себя! – крикнул механик.

– Да, что-то не додумали конструкторы с трансмиссией, – поддержал его командир.

Внутренняя связь в танке на этот раз работала исправно, но парни перекрикивались во весь голос, снимая стресс и радуясь, что живы до сих пор.

У полевой кухни столпились посланные от экипажей бойцы. Весело гомоня, они радовались, что в очередной раз обманули смерть. В начале войны выйти из боя живым считалось верхом везения.

Экипаж приводил в порядок матчасть, а меня отправили получить на весь личный состав паёк. Хлеб и тушёнку я уже получил, и теперь, толкаясь в очереди за горячим, я заражался всеобщим весельем и с интересом прислушивался к трёпу фронтового люда.

– Я ему ору: «Командир, ты уже мне плечи до костей разодрал, я и сам всё вижу!» Ему хоть бы хны, что есть силы продолжает каблуками давить. Все плечи мне раскровенил, аж локти поднять больно, – улыбаясь, закончил рассказ чумазый танкист.

Видимо, это был механик-водитель. Внутренняя связь в «тридцатьчетвёрках» оставляла желать лучшего, постоянно выходила из строя, и командир командовал механику влево-вправо, поставив ноги ему на плечи и нажимая то на левое, то на правое плечо.

– А мой всё время матерится, – с ноткой восхищения перебивает говорившего другой боец. – Ни слова по- нашему, одни маты.

– И что, переводу ни треба?

– Не а, понятно и так, – довольно растянул губы боец.

– Заматеришься тут, – хмуро выдавил третий. – У нас Кольку-механика наповал. И щёлочка-то малепу- сенькая такая, а вот поди ж ты, проскочил осколочек.

– Встали?

– Не, лейтенант сам за рычаги сел.

– Здравы будем, земели! Как тут у вас с женским полом? – разрядил обстановку подошедший мелкорослый конопатый танкист.

– А сдюжишь? – осмотрев с головы до ног веснушчатого, недоверчиво усмехнулся широкоплечий крепыш.

– Да за мной девки на деревне табунами! – обиженно сплюнул на землю рыжий.

– А хат-то в твоей деревне много? – серьёзно поинтересовался здоровяк.

– Дык почитай тридцать дворов, – расправил плечи рыжий.

– Вот и прояснилось отчего вокруг именно тебя…

– Ясно почему! – Физиономия рыжего танкиста расплылась в довольной горделивой улыбке.

– Кроме тебя, за кем ещё, коль на все аж три десятка дворов ты самый, что ни на есть, раскрасавец? – продолжил с серьёзным видом крепыш. – Видать, на других-то деревенских женихов и смотреть без слёз невозможно.

– А-ха-ха-ха! – взорвалась смехом очередь.

Морозный декабрьский день уже клонился к закату. И если бы не грохот канонады, доносившийся с передовой, то картину можно было назвать вполне мирной.

Для себя я уже прояснил, что нахожусь в конце декабря сорок первого года. В разгар битвы за Москву. Но не под самой Москвой, а между городами Курск и Старый Оскол. Наш Юго-Западный фронт, пополнившись резервами после Киевской операции, держал оборону на этом участке. А служить я удостоился чести во втором батальоне Четырнадцатой танковой бригады Сороковой армии. Наш батальон занимал позиции между деревнями Выползово и Машнино. Да и как сказать «занимал»? Мы ведь не пехота. Выходим ей на поддержку то на одном, то на другом участке фронта. Пройдёт немного времени, и летом сорок третьего Курская дуга прогремит на весь мир… и останется в истории как величайшее танковое сражение, а в сорок первом эта линия обороны считалась второстепенной. Основные задачи тогда решались под Москвой.

Теперь о главном: моим командиром, с которым я столкнулся в первые минуты пребывания в сорок первом году, был политрук роты Сашка Кретов! Когда я услышал: «Политрука Кретова к комбату!», то ушам своим не поверил, не может быть! Попадая в прошлое, я всегда встречал кого-нибудь из нижнетамбовцев. Вот и теперь столкнулся с земляком, да каким! Александр Кретов – Герой Советского Союза. Его именем будет названа центральная улица Нижнетамбовского. В тридцать восьмом году двадцатилетним юношей приехал он учительствовать в нижнетамбовскую школу, а в сороковом по призыву комсомола поступил в танковое училище. И вот я, заряжающий, рядом в танке с будущим Героем. Единственное, что вызывало во мне тягостное переживание, я твёрдо знал: Героя Саня получит посмертно. Что станет с экипажем его танка? Может быть, сгорят в боевой машине, как тысячи советских танкистов ? Не знал, к своему стыду, я и подробностей того, как принял смерть доблестный политрук. А ведь была возможность. Нас, комсомольцев-строителей, приглашали в школьный музей Нижнетамбовского. Действительно, знал бы, где упадёшь, соломки бы подстелил.

«Вот теперь майся неизвестностью, если тогда неинтересно было!» – позлорадствовал внутренний голос.

– Подставляй котелки, старшина! – подтолкнули меня сзади.

За размышлениями я чуть не прозевал свою очередь. На кашу повар не поскупился.

– А куды её? Зараз хлопчиков вдосталь полегло, хар- чувайтесь, робяты, – говорил он на непонятной смеси славянских диалектов, накладывая полные котелки.

– А сто граммов боевых не полагается? – поинтересовался я, подхватив дымящиеся котелки.

– Ось? – сделал круглые глаза кормилец.

– Проехали, – буркнул я. И в самом деле, чего это я? Сто наркомовских, по-моему, гораздо позже ввели.

– Дюже вас болванками поколошматили, душа горилки треба, – сочуственно покачал головой повар и, сбавив голос, добавил: – Шинкарка добрая мается, кажу иде, сшукаешь?

– Тебя только за смертью посылать! – первым встретил меня механик-водитель.

Вместо оправданий я отогнул борт бушлата и показал заткнутое хлебной коркой зелёное горлышко литровой бутыли.

– Дорогой ты мой человечище! – развёл руки Серёга и повернулся к политруку: – Командир, а новый заряжающий парень-то нашенский.

– Лишнее это, – неуверенно покосился Кретов.

– Командир! – поддержал экипаж стрелок-радист.

– Ну не знаю, мне ещё на доклад идти.

– После боя святое дело, ты думаешь, комбат чайком нервы лечит? – хитро усмехнулся механик.

– А! – махнул рукой политрук. – Наливай.

– Мы под закусочку, – засуетился механик.

Первую выпили за Сталина. Горячий огонь полыхнул по внутренностям и опалил лицо. Хороший самогон был у тётки Матрёны, пшеничный.

«Замечательные ребята, – тепло подумал я о своих новых товарищах. – Вот кто Россию грудью заслонил».

Серёга поднял бутыль и, глядя командиру в глаза, многозначительно потряс ею перед собой.

– Вы ещё по одной, а мне хватит, – Саша прикрыл свою кружку рукой.

– Хорошо, – легко согласился механик и, затыкая горлышко коркой, добавил: – Вечером посидим.

Вечером, сидя у раскалённой буржуйки, мы вспоминали своё довоенное житьё. В первую очередь расспрашивали меня. Оказывается, я прибыл в роту накануне боя взамен убитого заряжающего Петрухи.

– Помянем Петра Сологубова, воина русского, живота своего за Отечество не пожалевшего, – витиевато произнёс радист Валера.

Выпили не чокаясь.

– Как погиб? – нарушив молчание спросил я.

– Трак нам порвало, – произнёс хмуро механик. – Меняли под огнём, вот его… осколком.

– Жена с двумя детишками у него под немцами остались, – задумчиво произнёс политрук.

– Давай, Жора, расскажи, откель тебя судьба забросила в наш славный экипаж? – разгоняя нахлынувшую грусть, прихлопнул ладонью по колену Серёга.

И я поведал свою версию присутствия среди этих простых и смелых людей. Рассказал о том, как строил город Комсомольск-на-Амуре. Откуда был призван в Красную армию. Что служил в гаубичной артиллерии, что на фронте с первых дней войны, что после ранения был направлен в самоходную артиллерию, но по пути был переброшен в танкисты.

– А я-то думаю, какой умник тебя с таким ростом к нам определил? – хмыкнул Серёга. – У «богов войны» тебе было бы в самый раз, а у нас, небось, тесновато?

– Есть немного, – не стал я спорить.

– Я-то ведь на службу тоже с Амура уходил, хотя родом здешний, с Тима2 3, – заговорил Александр. – Земляки мы с тобой выходит, старшина.

– Да, ну! – сделал я удивлённое лицо.

– Село Нижнетамбовское, слыхал? Учителем я там два года работал.

– Конечно, слышал! – улыбнулся я. – Центр районный.

– Ну, мужики, вы даёте! Это ж надо, земляки! – засуетился радист. – За это дело сам бог велел.

Мы выпили, закусили и после недолгих посиделок улеглись спать. Перед сном я вышел из землянки на свежий воздух. Падал снег. Декабрьская ночь одного из последних дней сорок первого года набрасывала на землю белый масхалат. Не верилось, что эта непорочная белизна с рассветом взметнётся на воздух, обильно перемешиваясь с землёй и кровью. А сейчас те самые солдаты, которые в завтрашнем бою упадут, окрашивая своей кровью этот пушистый снег, тревожно ворочались во сне. Они не ведали своей судьбы, кому из них лишь до утра продлена жизнь…

– Экипажи, к машинам! – раздалась долгожданная команда в звенящем воздухе морозного утра.

– Началось! – задорно выкрикнул Валера.

– Продолжается, – проворчал Сергей, втискиваясь в водительский люк. – Вам-то хорошо, а мне опять сопли морозить.

Мы его прекрасно понимали. Потому что ему, вопреки всем инструкциям, придётся ехать с приоткрытым люком и на собственной шкуре ощущать прелести декабрьского мороза. «Тридцатьчетвёрка» танк неплохой и колошматит немецкие «тэшки» на раз-два. Но есть у неё и свои недостатки. Это никуда не годная трансмиссия и оптика. И чтобы в бою не быть слепыми, механик-водитель держал люк приоткрытым, а коробку передач ему помогал переключать стрелок-радист.

Я вспомнил о своих обязанностях и ещё раз проверил боекомплект, хотя прекрасно знал, что боезапасом машина укомплектована полностью. Сто положенных выстрелов лежали в укладке и ящиках «НЗ». Но время до команды «вперёд» тянулось медленно, а нервы были на пределе. Каждый из нас старался себя чем-то отвлечь. Теперь я лично убедился, каково находиться в тесной, воняющей пороховыми выхлопами коробке. Когда кажется, что в тебя нацелены все орудия немецкого рейха. В прошлых жизнях мне приходилось много рисковать, но то, что испытывают эти ребята… это просто бр-р!

Я глядел в небо сквозь открытый люк и старался не думать о предстоящем бое, я думал о Луизе.

«Тебе сейчас сорок лет, и ты наверняка замужем за каким-нибудь графом или бароном», – пытался я мысленно воспроизвести образ любимой. Но образ расплывался и ускользал.

«Не обманывай себя, ты потерял её навсегда, – вмешался в мои мысли внутренний голос. – Ты потерял её в то раннее утро, когда украдкой, словно трус, сбегал из Англии». – «Но мне надо было вернуться!» – «Зачем? Ты пытаешься найти оправдания, хотя прекрасно знаешь, что их нет.» – Моё второе «я» было неумолимо. Я стиснул зубы и прикрыл глаза.

«Не кори себя, воин», – прозвучало где-то у меня в подсознании.

Я вздрогнул и осторожно разжал веки. Произошедшая перемена почему-то меня нисколько не удивила. Зелёная трава и щебет птиц моим сознанием воспринимались вполне адекватно. А облачённая в кольчугу девушка из снов стала почти родственницей или кем-то вроде того. Но я по-прежнему не мог разглядеть её лица.

«Ты должен пройти предначертанное, и желаемое сбудется, – загадочно произнесла амазонка. – Никто не в силах порвать нити судьбы.»

– Ракета! – Голос Кретова порвал паутинку накатившего забытья.

Я открыл глаза и увидел, как с неба падает зелёная ракета. Битва за Москву продолжалась. Смерть ещё не взяла причитающуюся ей за победу цену.

 

Глава 2.

НОВЫЙ ГОД

Когда говорят, что Москва – это сердце Родины, то, наверное, не лгут. Хотя мне больше по душе другие города и люди. Если города уподобить людям, то Москва для меня ассоциируется с базарной бабой-хабалкой. Такая же наглая и беспринципная, готовая ради копейки продать всё и вся. Но, как говорится, родителей не выбирают. А брошенные дети любят свою мать больше, чем домашние. Я Москву не любил, но готов был за неё умереть, хотя бы потому, что там есть Кремль. Под стены Кремля цари русские из века в век прибирали, а не разбазаривали землицы окраинные и людишек народностей разных. Дабы крепла Русь на радость подданным её и на погибель ворогам проклятущим. Когда стоишь на Красной площади и смотришь на переливающееся великолепие храма Василия Блаженного, то в душе невольно перекатываются волны восхищения. И ты действительно начинаешь понимать, что это сердце Родины, что это нулевой километр всех начинаний. Просто сейчас столица превратилась в сборище рвачей, пытающихся отвоевать у себе подобных место под солнцем. Они едут изо всех уголков бескрайней страны зарабатывать в мутной воде деньги. Конечно же, город ни в чём не виноват, его таким сделали люди. Люди, считающие, что в жизни самое главное деньги и мнимое величие сиюминутного успеха.

Наша Сороковая армия не участвовала в битве за Москву. Но сейчас её основной задачей было сковать войска второй пехотной армии и часть войск второй танковой армии немцев, чтобы ни одна дивизия, ни один полк, и даже ни один солдат не был переброшен с нашего участка фронта под Москву. А там в эти морозные дни уходящего сорок первого года творилась история. Там решался вопрос, какой государственный язык будет на территории Советского Союза в последующие годы, а, может быть, и века.

Цель, поставленная перед нашим экипажем, выглядела гораздо скромней – прикрыть огнём и бронёй действия стрелковой роты под селом с характерным для России названием Гнилое.

– Скрытно выдвинуться в обозначенный квадрат и ждать сигнала к атаке, – сформулировал боевую задачу на ближайшее будущее политрук, вернувшись от комбата.

– Командир, войска генерала Попова взяли Калугу! – радостно заорал стрелок-радист, едва Саша протиснулся в командирский люк.

– А какое сегодня число? – спросил я.

– Ну ты, Сибирь, даёшь! – гаркнул механик. – Новый год сегодня, тридцать первое декабря.

За время своего пребывания в танковых войсках я заметил, что все танкисты говорят на полтона выше, словно все их собеседники глухие. Но танк того времени – это ревущая дизелем без глушителей и страшно лязгающая гусеницами железяка, рядом с которой даже крика не услышишь.

– Не Сибирь, а Дальний Восток, – поправил я машинально.

– А какая разница, всё равно вы там все живёте в берлогах и молитесь медведю, а для нас всё, что за Уралом, всё Сибирь.

– Хватит споров, запускай двигатель, скоро будет вторая ракета, – оборвал препирательства Александр.

Танк взревел двигателем, и дальнейшее общение без шлемофонов стало невозможным. И наконец, две зелёные ракеты оповестили нас о начале движения.

Мы простояли в перелеске у Гнилого до самого вечера, но команды к наступлению так и не поступило.

– Да что они там, черти! – нервничал Кретов.

Парень переживал. Он считал своей личной виной то, что немцы в буквальном смысле пришли к нему домой: до его родного Сокольего было не больше десятка километров. Я представляю, каково это – воевать у крыльца родного дома. И каждый час бездействия ложился тёмными кругами вокруг его глаз. Чувство вины за всю Красную армию толкало его на отважные до безрассудства поступки. Мы, его подчинённые, понимающе переглядывались и втайне просили Бога уберечь Сашку от безумных идей.

– Не переживай, командир, ещё навоюемся, – попытался успокоить его механик.

– О чём ты говоришь! – вспылил Кретов. – Ты видел виселицы?

– Ну, видел, – виновато произнёс Сергей.

– Погибнуть должны были мы, а не они. Это мы надели форму и дали клятву своему народу защищать и оберегать его от врага. Мы не сдержали свою клятву. Мы не защитили народ, который кормил и одевал нас всё время, пока мы учились воевать. – На глазах у политрука показались слёзы. – И чему мы научились? Драпать? Немец до самой Москвы допёр, а мы у брошенных нами матерей спрашиваем: «Вы почему для немцев хлеб сеяли, почему с голоду не сдохли?»

– Ну, ты это, командир, совсем уже, – отводя взгляд в сторону, промямлил стрелок-радист.

– Здесь неподалёку моя мать и братья с сёстрами. Когда я приехал домой в курсантской форме, она плакала и говорила соседям, что вырастила защитника. Как теперь смотреть ей в глаза, чем оправдываться? – В голосе Александра звучала неприкрытая боль.

Мне было жаль политрука. Я знал, что вопросом «кто виноват?» задавались десятки тысяч людей и сейчас, и на протяжении всех лет после войны, вплоть до моих дней. Я бы, наверное, мог назвать главного виновника. Но политрук бы мне не поверил. Потому, что, поднимая солдат в атаку, его коллеги командиры и политруки осипшими на морозе глотками кричали: «За Родину, за Сталина!»

И, подгоняемые пулемётами заградотрядов НКВД, с его именем на устах бойцы ловили грудью горячий свинец и падали в белый снег.' И ещё много лет одурманенный народ будет самозабвенно поклоняться сотворённому ими идолу. А Бог безгрешен, ибо он есть Бог.

– Ну, и что мы сидим? – прозвучал голос механика- водителя. – Новый год всё же. Не по-нашенски как-то всё это, не по-русски.

Мы расположились в выделенной пехотинцами землянке. Обрадованные тем, что их будет поддерживать броня нашего танка, бойцы были готовы услужить нам во всём.

– Привет маслопупым! – Закрывающая вход в землянку плащ-палатка откинулась в сторону, и в дверном проёме показалась пригнувшаяся фигура человека в новеньком белом полушубке.

– И вам не чихать, – скромно ответил на приветствие Серёга.

– Я командир Второй стрелковой роты, старший лейтенант Егоза, пришёл крепить боевое содружество! – И на стол, рядом с гильзой-керосинкой брякнулась помятая солдатская фляжка. – Чистый! – пояснил командир Второй стрелковой.

Следом за фляжкой последовал присыпанный крупной солью шмат сала и буханка хлеба.

– А это мой вклад в победу!

– Присаживайтесь, товарищ старший лейтенант, – подсуетился Валера, стряхивая с ящика из-под снарядов невидимый мусор.

– Политрук Второй танковой роты Второго танкового батальона Кретов Александр, – представился наш командир, протягивая ладонь.

– Яков! – Офицеры крепко пожали друг другу руки.

– А это мой экипаж, – представил нас Саша.

– Три танкиста выпили по триста! – весело напевая ставшую народной песню, старший лейтенант Яша Егоза командовал: – Кружки, вода!

Парень соответствовал своей фамилии. С его приходом настроение в землянке резко изменилось. А когда оказалось, что он почти земляк и родом из Сибири, то нашлись и общие темы для разговоров.

– Товарищ старший лейтенант, Яков Михалыч! – В землянку просочился маленький юркий ефрейтор. – Ваше приказание, стало быть, в наилучшем виде. – И на стол легли палка сухой колбасы и огромная банка ананасового компота. Правда, надписи над ней были на иностранном языке, но нарисованная на этикетке картинка южного фрукта говорила сама за себя. В довершение всего из-за пазухи белоснежного полушубка была извлечена бутылка коньяка.

Мы все многозначительно уставились на диковинки. В наших глазах читался вопрос: «Откуда?»

– Хорошо живёт «царица полей», – присвистнул механик-водитель.

– Давай к нам, тракторист! – весело подмигнул старлей. – И у тебя всё это будет.

– Не, мы при технике, – открестился Серёга.

– Разведчики поделились, – с гордостью оттого, что могли и сами всё съесть и выпить, но оказали уважение и угостили командира, похвастался Яков Михайлович. – Вернулись накануне из поиска и припёрли здоровенного обера и мешок новогодних подарков, которые ихние фрау своим гансикам прислали. Вот мои ребята, стало быть, у них и позаимствовали.

Мы промолчали, а что тут говорить? А наш новоявленный Дед Мороз продолжал раздавать подарки.

– Ефрейтор, а где медицина? – свёл он сурово брови.

– Дак это, товарищи командиры с ею незамедлительно прибудут. Приказали доложить о задержке, – вытянулся ефрейтор.

Словно бы подтверждая слова солдата, в землянку повалил народ. Два молоденьких младших лейтенанта, девушка-сержант с петлицами санинструктора и пожилой усатый политрук.

– Не прогоните? – поинтересовался усатый и представился: – Политрук роты Усьянцев Илья Сергеевич.

Было видно, что мужик не из кадровых. До войны был, скорее всего, парторгом на каком-нибудь заводе. Позднее выяснилось, что так оно и есть. Усьянцев попал в роту из народного ополчения.

– Вроде бы мы здесь в гостях, – смущённо произнёс Кретов.

– Не прибедняйся, Сашок, – по-свойски приобнял его старлей. – Вы со своим танком здесь всех очаровали. Товарищ санинструктор, взять над танкистами шефство!

Девушка смущённо взглянула на Кретова и протянула ладонь:

– Ирина.

– Саша, то есть Александр, – поправился молодой человек.

Девчушка была совсем молоденькой. Едва окончившая школу. Светло-русые волосы мягкими колечками опускались на румяные, с симпатичными ямочками щёки. В обычных условиях неброская миловидность. А здесь она была королевой красоты и прекрасно это понимала.

Молодые лейтенанты смотрели на девушку с обожанием. Было видно, что оба по уши в неё влюблены. Это была их первая и, наверное, последняя любовь – «…кавалергарда век недолог». Командиры взводов на передовой сгорали быстро. Командир роты, наоборот, разговаривал по-хозяйски, всячески давая понять, что всё здесь принадлежит ему, и особенно санинструктор.

Один лишь политрук понятливо улыбался, он был мудрее всех опытом прожитых лет. А я, глядя на захмелевших, ставших мне товарищами по оружию людей, видел совершенно другое. Я видел, как на бревенчатых стенах землянки серой тенью распластал свои крылья ворон смерти. Ведь это всего лишь Новый сорок второй Год. А до победы ещё шагать да шагать. И мало кто из присутствующих в землянке встретит весну сорок пятого. А, может быть, никто.

И ещё я думал о том, что в своих прошлых жизнях мне приходилось много сражаться. Но то была война иного рода. В той войне я бился за свою жизнь и жизнь близких мне людей, и, обладая достаточным количеством специфических навыков, имел шансы уцелеть. Эта война таких шансов не давала никому. Словно огромный каток она катилась по российским просторам, сминая своей тупой тяжестью целые армии. И для того, чтобы остаться, в живых, требовалось нечто большее, чем обычное везение, требовалось, чтобы на тебя хоть краешком глаза взглянул Всевышний.

– Политрук, пойдём покурим, – отвлёк меня от размышлений голос Яшки.

– Я не курю.

– Да ладно, мужик ты или нет? Поговорить надо.

Очень интересно, по-моему, я что-то пропустил. И о чём же таком секретном желает поговорить пехотный командир? Я незаметно выскользнул следом за офицерами.

– Ты с Ирочкой-то не очень обольщайся, Санёк, – взял быка за рога старлей.

– А то что?

Ну вот, война войной, а из-за девчонок всё как всегда.

– Моя это боевая единица, – послышался Яшкин развязный смешок. – И спать будет со мной.

Послышался резкий щелчок и звук падающего тела.

– Гнида ты, старшой!

– Ах ты! Это так ты меня за хлеб-соль. Да я тебя!

Звук нового удара, и повторное падение.

– Девчонка добровольцем на фронт пошла, а ты, гадёныш, её в подстилки определил. А за хлеб-соль я своих принципов не продаю.

– Ладно, ладно, Санёк, поговорили, – злобно прошипел старлей. – Давай не афишировать. Потом договорим.

Я тихо попятился назад. Не хватало, чтобы меня здесь заметили. А Кретов-то молодец, как за девчонку врезал! Моего отсутствия никто не заметил.

– Товарищ политрук, пойдёмте танцевать! – приподнялась навстречу Александру Ирина, едва он вошёл в землянку. – Ребята патефон достали.

Было очевидно, что очень уж по душе пришёлся девушке молодой неразговорчивый политрук. Саша кокетничать не стал, а подхватив девушку за талию, выкружил в центр землянки. Я посмотрел в сторону старлея. Тот усиленно делал вид, что всё происходящее его не интересует. Но всё же время от времени кидал в сторону танцующих хмурые взгляды. А девушку уже перехватили молодые лейтенанты. Затем подключились Серёга с Валерой, и веселье разгорелось на всю катушку.

Само собой получилось, что мы с Усьянцевым оказались рядом.

– Молодёжь, – улыбнулся он, кивнув в сторону танцующих. – Пожить не успели. А вы, старшина, из запасных?

– Так точно.

– Откуда?

– С Амура.

– О, хотел я поехать к вам город Юности строить. Но семья, дети, закружило, – виновато произнёс он. – А я местный. Инженером на заводе работал, был парторгом цеха, а теперь вот воюю.

– Вся страна воюет, – дипломатично поддержал я разговор. – Товарищ политрук, а как ваш командир, не заносит?

Усьянцев пытливо взглянул мне в глаза и, что-то поняв, произнёс:

– Молодой, горячий, пообтешется.

– Надо бы присмотреть, как бы они с нашим командиром дров не наломали.

– Хорошая девочка. С пополнением перед контрнаступлением к нам прибыла, – поняв, что я имею в виду, усмехнулся политрук. – Постоять за себя сумеет. А молодёжь завтра немец примирит. Если живы будем…

– Будем! – уверенно сказал я. – А иначе и воевать нельзя.

– Вы знаете, старшина, недавно в одной освобождённой деревне я разговаривал с женщиной. Спрашиваю: «Как вы жили?» А она говорит: «Немцам бельё стирала, так детишек и прокормила». И вот скажи ты мне, старшина, как расценивать её действия, как пособничество врагу, или как?

– Это смотря как поглядеть, – осторожно произнёс я.

Тема была очень скользкой, и говорить об этом не рекомендовалось. Но спиртное всегда развязывало языки.

– Я рассматриваю её действия правильными! – сказал, словно отрезал подошедший Кретов. – Не по своей воле они под немцами оказались, и поэтому неподсудны.

– Молод ты, коллега, – задумчиво покачал головой Усьянцев. – Особисты думают совершенно по-другому.

– Они и воюют с другими.

– Их работа тоже нужна.

– Не спорю. Но судить надо трусов и предателей, а не тех, кого мы бросили на произвол судьбы, – упрямо поджав губы, ответил Саша.

Наш командир нравился мне всё больше. И правда его была правильной, так думал и я. Государство, не сумевшее постоять за своих граждан, не имеет права на претензии к людям, пытавшимся выжить в тех условиях, на которые их обрекли. Это наш народ такой забитый и незлобливый. Он чувствует себя виноватым, даже когда его обворовывают и обрекают на рабство.

– Молодость, молодость, – покачал головой Усьян- цев. – Вот мой вам совет, Александр. Не говорите на эти темы с другими людьми. Вы мне очень симпатичны.

– Спасибо, Илья Сергеевич.

– Саша, ну что же вы? – Санинструктор Ирина была тут как тут.

Она прекрасно видела, какие вокруг неё разгораются страсти, но продолжала обострять ситуацию. Такие уж они, женщины. Им надо, чтобы из-за них совершались безумства и начинались троянские войны.

Ирина с Кретовым ушли танцевать, а я выбрался на улицу. Голова немного кружилась, и мне, некурящему, почему-то захотелось курить. Звёздное небо слегка покачивалось над моей головой, а луна по-свойски подмигивала одним глазом. «Второй на обратной стороне», – подумал я совершенно серьёзно.

Моё внимание привлёк шум за поворотом траншеи. Я поправил накинутый на плечи бушлат и, слегка покачиваясь, пошёл на шум. Не успел я завернуть за поворот, как навстречу мне вынырнула фигура в белом маскхалате.

«Что за чёрт, – мелькнуло в голове. – Разведчики из поиска вернулись, что ли?»

Додумать до конца не позволила блеснувшая в свете луны сталь. Натренированное тело среагировало автоматически. Плавный уход с линии удара, перехват кисти руки, крик боли, ругань на немецком языке, и обмякшее после удара по шее тело валится к моим ногам.

«Немец!» – только сейчас доходит до меня.

Я много читал о том, как наши разведчики лихо таскали из-за линии фронта языков. А сейчас сам чуть не оказался в роли этого самого языка. Выходит, и немцы были не лыком шиты.

Продолжая действовать в ускоренном режиме, я подхватываю с земли кинжал и устремляюсь за поворот. Здравствуйте, вы нас не ждали, а мы припёрлися! Краем глаза улавливаю, как за бруствером скрываются сучащие по снегу валенки.

«Часового потащили», – отмечает сознание. А сам в прыжке достаю прикрывающего отход фашиста. Он делает попытку отбить удар кинжала автоматом. Звякает, высекая искры, металл о металл. В глазах врага мелькает огонёк надежды, а зря. Нож, перекинутый из правой руки в левую, мягко входит под ключицу. Всхлип, и ещё одна душа добавилась к списку погибших в этой войне. Но победу праздновать ещё рано. Где-то за бруствером страдает наш солдатик. Скидываю бушлат – мешает двигаться, подхватываю автомат немца и, подпрыгнув, выкидываю тело из окопа. Меня ждали. Короткая очередь из автомата, и одна из пуль обожгла щёку.

– С такого расстояния промазал, мать твою! – ору я в запале, и в сторону вспышек летит кинжал.

«Три – ноль», – отмечаю я на бегу.

С немецкой стороны бьёт пулемёт. Высоко. Я же при свете взлетевшей ракеты вижу впереди себя четыре распластавшихся на снегу фигуры. Одна из них в белом полушубке. Автомат дёргается в моих руках, пока не заканчиваются патроны, и тела в белых маскхалатах больше никуда не ползут.

Не дожидаясь более прицельной очереди со стороны немцев, я падаю в снег и ползу к «полушубку». А вокруг меня разгорелись нешуточные страсти. С обеих сторон полетели разноцветные ракеты. Застрочили пулемёты, и забухали взрывы дивизионных миномётов.

«Как бы наступление по всему фронту не началось, – думаю я бесшабашно. – И будет тогда Курская дуга не в сорок третьем, а в сорок первом году».

– Живой? – спросил я, ткнув «полушубок» стволом автомата.

– Жив-вой! – услышал в ответ.

– Ну и ладушки. – Я выдернул из трупа немецкого разведчика кинжал и перерезал путы на руках бойца. – Давай за мной.

И сопровождаемые грохотом канонады и весёлой иллюминацией световых ракет, мы благополучно вернулись в траншеи. Там нас уже ждали.

– Ты? – удивлённо протянул старлей Яша. – Ты один положил немецкую разведку?

– Случайно, – повинился я. – Паренька жалко стало.

Освобождённый, совсем ещё юный солдат, не стесняясь, размазывал по щекам слёзы.

– Век помнить буду, – приговаривал он сквозь всхлипы.

– Под арест, в мать, в Бога, в двойные перепёлки! – выругался Яшка.

– А ты понимаешь, старшина, что тебе как минимум «отвага»4 светит? – ткнул меня в плечо Усьянцев.

Я пожал плечами. Лестно, конечно, но ведь это не мне, и носить её мне навряд ли придётся.

– Если доложите, – усмехнулся Кретов.

– И доложу! – решительно произнёс Яков.

– Как немцы у тебя бойца выкрали? – спросил политрук.

Я взглянул на старлея. По его лицу было видно: за случившееся придётся отвечать. И он решил сменить тему разговора.

– Слушай, политрук! – повернулся к Кретову старлей. – Отдай мне старшину! Мне такие, – он чиркнул ребром ладони по горлу, – во как нужны!

А я в который раз вспомнил славный город Ленинград и сержанта-инструктора, научившего меня азам рукопашного боя и умению выживать в любой ситуации.

– Хорошие бойцы везде нужны, – ответил Александр и протянул мне бушлат. – Одень, простынешь, весь экипаж заразишь.

«Сорвалась медалька», – хихикнул внутренний голос. «Не за ордена воюем, – усмехнулся я про себя, глядя на продолжавшего всхлипывать бойца. – И паренёк под трибунал не попадёт».

– Товарищ старший лейтенант! – раздался голос из- за поворота траншеи. – А фриц-то живой.

А я, вспомнив закатывающиеся глаза первого встретившего меня немца, улыбнулся:

– Интересно, а куда вы «языка» спишете?

– Задал ты, старшина, старлею задачу, – хмыкнул идущий следом политрук.

Сопровождаемые грохотом растревоженной артиллерии, мы вернулись в блиндаж. Война войной, но праздник следовало догулять. Когда ещё придётся?